Переправа

Ньямфукудза Стэнли

— Собирайся! Выходим! Переправимся пешком!

Пешком?! Да она просто не видела того, что только что видел я! Иначе я бы точно решил — она спятила.

Мама уже застегивала одежки Рудо и Румби. Я не двигался. Мать взглянула на меня грозно и указала на вещи в проходе — бери живо! Я не посмел ослушаться; мать закинула Румби себе за спину и привязала ремешками.

Матери пришлось нас чуть не силком выталкивать из автобуса. Рудо разревелась. Кондуктор покачал головой, на лице у него отобразилось удовлетворение: мол, я вас предупреждал; теперь пеняйте на себя…

И снова мы оказались в грязи, под дождем. Мать, не выпуская

из руки тяжелой сумки, повела нас вокруг автобуса. Она была похожа на горбунью: на спине у нее Румби, закрытая с головой плащом. Дойдя до металлической лесенки назади автобуса, мать поставила сумку прямо в грязь и указала мне рукой на лесенку. Я поднял голову. На лицо посыпали капли дождя. Над нами висели серые и черные тучи. Время, наверное, приближалось к полудню, но казалось, что еще не рассвело, — такое все было хмурое и тусклое из-за дождя. На душе у меня сделалось муторно как никогда. Плечо мое едва доходило до нижней ступеньки этой проклятой лестницы. Мама подпихнула меня ближе, я крепко ухватился за ступеньку и подтянулся. Мама подсадила — и вот я уже упираюсь ногами в скользкую перекладину. Изо всех сил перехватываясь руками, я стал карабкаться наверх. Наконец я на крыше! У меня засосало под ложечкой: не хватало еще упасть с этакой верхотуры. Я перелез через перила и пополз на четвереньках по груде тюков и чемоданов. Наши вещи оказались в самой середке. То волоком, то катаньем я доставил их на край крыши. Перекинул узел через перила — он шлепнулся в самую грязь, к тому же перевернулся. Ничего, все равно промок насквозь. Теперь чемодан. Да в нем не меньше тонны! Бросишь вниз — расколется, начнешь потихоньку спускать — утащит за собой. Мама снизу подает знаки: не бросай, передай из рук в руки. Куда там! Я кое-как перевалил чемодан через перила, и он упал матери прямо в вытянутые руки. Она вскрикнула и осела в грязь. Я медленно спустился на землю. Мама уже стояла на ногах. Она водрузила узел мне на голову, сунула в руку сумку, сама взяла чемодан, в другую руку — Рудо, и мы побрели прочь от автобуса, по заброшенной тропе.

По обеим сторонам тропы стояла высокая — выше моей макушки — трава. Мы брели, а грохот реки разрывал нам уши; сверху нависали ветви исполинских деревьев; было темно и страшно. Рудо заслоняла лицо от травы рукой. Мама прибавила шагу, нам стало трудно поспевать за ней. Мы шли около четверти часа; вдруг тропа кончилась. На мгновение мама остановилась, потом круто взяла вправо, к реке. Она выпустила руку Рудо, чтобы самой раздвигать свободной рукой траву. Сестренка тут же остановилась. Мама продолжала идти. Посмотрев жалобно на меня, Рудо припустилась за матерью вдогонку — не то сомкнётся трава, скроет мать из глаз. Холодный завтрак стоял у меня в горле. Мы уже, наверное, совсем близко к воде: гул настолько усилился, что даже думать приходится криком, иначе не расслышишь собственные мысли. Господи, куда мы идем, куда мы идем, куда нас ведет эта сумасшедшая! Хоть бы отец был здесь, с нами! Куда она нас ведет?!

Неожиданно трава расступилась. Мама замерла. Рудо вцепилась ей в юбку. Прямо под нами ревела река, и слышалось в этом реве: «Одумайтесь, ничтожные зверьки! Одумайтесь! Это опасно!» Теперь мы стояли на чем-то вроде бетонной сваи; на ее краю были два столба, от каждого из них убегал, провисая низко над водой, толстый ржавый трос — убегал к другому берегу, почти не видному; а к этим тросам хомутами и болтами были прикреплены ржавые листы рифленого железа. Висячий пешеходный мост… Река в этом месте ревела особенно грозно, оттого что круто поворачивала, стиснутая гранитными берегами. Под дождем гранит серебристо мерцал. От берега до берега метров шестьдесят.

Я не хотел приглядываться к этому сомнительному сооружению. Какая там переправа — на него даже смотреть страшно! Хотя сильного ветра не чувствовалось, мост слегка раскачивался. Хмурое небо проглядывало сквозь листву огромного дерева, склонившегося над бетонной плитой. Мать сняла со своей спины Румби и сунула мне. Она делала все с лихорадочной поспешностью, будто стремилась как можно скорее осуществить задуманное. Она взяла чемодан в одну руку и узел — в другую, шагнула к краю плиты, помедлила, посмотрела вниз, на ржавые рифленые листы. Потом ступила на мост, пошла — медленно, но уверенно, глядя прямо перед собой. Мост начал раскачиваться, едва на него ступили: влево — вправо, влево — вправо, в такт ровному шагу. Мама шла, широко ставя ноги для равновесия — на голове поклажа, обе руки заняты, так что даже не ухватиться за поручни. Можно подумать, ей не впервой так переправляться. Мы смотрели вслед: она становилась все меньше и меньше, все ближе к воде — посередине мост сильно провисал. Влево — вправо, влево — вправо, — раскачивались тросы. Кажется, сто лет минуло, прежде чем мама оказалась на другом берегу. Она положила на землю вещи, повернулась к нам, помахала рукой — и пустилась в обратный путь. Теперь, налегке, она шла быстрее, держась за поручни. На подходе к нашему берегу мама отпустила поручни и зашагала легко и свободно, как по суше; на лице у нее блуждала широкая улыбка.

Мама снова посадила Румби к себе на спину и хотела было взять Рудо за руку, но та отскочила назад, на заросшую тропу, и оттуда пугливо таращила на нас глаза. Меня даже обрадовала такая заминка — не сразу переправляться; а уж бегать за Рудо по мокрым кустам я не стану. Тогда мама скомандовала: пошли! — и помахала Рудо, как будто прощаясь. Это, конечно, подействовало: Рудо тут же подлетела к матери и обвила ее ноги ручонками. Перед тем как ступить на мост, я внимательно присмотрелся к нему. Ну и ну! Мало того что он ржавый, так еще листы все в дырках — иные в поперечнике больше долларовой монеты. Мама подтолкнула меня локтем в спину. Я судорожно вцепился в перила, выставил ногу вперед; чувство у меня было такое, словно предстоит шагнуть с утеса.

Я больше не оглядывался назад, не смотрел ни под ноги, ни по сторонам. Я сам не соображал, как передвигаю ноги, и хотя все видел и слышал, в то же время ничего не видел и не слышал, — я шел как заколдованный. Совершенно живыми были у меня только ступни ног да руки на поручнях. Влево — вправо, влево — вправо, — раскачивался мост, а в голове звучал мамин голос: «Ты, сынок, становишься мужчиной… Вон ты какой у меня сильный! Молодчина!» И я сжимал поручни еще сильней — под стать настоящему мужчине. Сзади я чувствовал шаги матери.

Только на берегу я увидел, что мама еще и Рудо несла на руках. Мама похлопала меня по спине, улыбнулась; а когда мы отошли подальше от моста, стала меня хвалить. Пусть хвалит, думал я, матери любят хвалить сыновей. Если мне чего и хотелось, так это поскорей добраться до магазинов — до них еще целая миля. Там мы сядем на нужный автобус. Что ни говори, а через реку мы переправились!