Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993-1995 гг.

Кириллов Михаил Михайлович

* * *

Конец декабря. Страна вползает в «псевдорынок», усиливается экономическая поляризация общества. Богатые лезут во власть, покупая ее. Но накапливает силы и пробует их и оппозиция – необъединенный коммунистический блок.

* * *

Самый конец года. 85-летие Саратовского государственного медицинского университета, последнего в прошлом императорского университета. Он имел славную историю крупнейших медицинских школ советского периода. Его ученые возглавили деятельность ближайшей к Сталинграду госпитальной базы, принимавшей тысячи раненых и больных с фронта.

Празднование включало торжественную часть, проходившую в большом зале на пл. Революции, и неофициальную – в ресторане «Волга». Первая –

была обычной, включала церемониал поощрений… Вторую – составили неплохое меню, оркестр, тосты. Но и это было обычно. В ходе ее вдруг, видимо, по чьей-то просьбе, а может быть, так было заведено, руководитель оркестра объявил: «Исполняется «Гимн русского народа!» Я подумал, что это из Глинки… Но потекла тягучая, совершенно не ресторанная музыка «Боже, царя храни!» И, о стыд и позор: все, кто сидел за начальственным столом, тут же без команды встали с мест. Увидев это, облокачиваясь о стол, медленно, грузно и как-то нехотя, стал подниматься и сидевший с ними крупный областной начальник… Моя соседка – профессор, увидев, что все почему-то встали и не садятся, тоже стала подниматься. Я удержал ее за руку и встать не позволил, тихо проговорив: «Не унижайте себя!» Они видели, что только мы сидим при исполнении гимна, они видели, как я смотрю на них. Как только исполнение экспромта закончилось, они недружно сели. Вскоре я ушел, ни с кем не простившись. Позже мне сказали: «А вы – смелый человек!» Теперь, оказывается, принято исполнять этот царский гимн в ресторанах на юбилеях. Но вот встают ли при этом всегда, как встали вчера профессора, бывшие якобы коммунисты, не знаю. Большего унижения я не испытывал за всю свою жизнь.

Пробуждение

1995 г

Январь. Чеченское побоище. Грачевский выкидыш, стоивший тысяч жизней. На лбу этого «великого полководца» написана такая ограниченность, что не было в армии ни одного человека, который бы еще до Чечни сомневался в его возможностях. Только главнокомандующий словно ослеп. Но Чечня – это не Белый дом, который за 3 часа можно сжечь вместе с людьми, Чечня – это и не Россия, а если Россия, то какая? Имперская, царская? Советская, социалистическая? Или ельцинская, мафиозная? Не зря в газетах промелькнуло: «Бей Чечню, чтобы Россия боялась!» Народное сопротивление – вот что такое работа моджахедов. Конечно, жаль наших ребят. Как ни странно, но объективно антиельцинская оценка событий, которую дает Сергей Ковалев из блиндажей Грозного, интуитивно мною разделяется.

Все испытывают колебания в оценках, в выборе ценностей и решений в этом вопросе. Не все ясно и мне. Но главное ясно: необходимость поражения Е. Б. Н. и его бездарного правительства, уцепившихся за «нефтяную трубу» и за собственные барыши и отвоевывающих их кровью собственного народа. Важно и понимание смысла чеченского сопротивления, становящегося с каждым днём все более массовым, как защиты от кремлевской мерзости. Объективно это так. Воистину, чем хуже, тем лучше. Мне не по душе квасной патриотизм «государственников» и КПРФ – в частности. Степень стремления к самоопределению и выходу из состава России ее народов прямо зависит от степени мафиозности режима в этой стране. Каждый день по телевидению сцены из Чечни. Каждая из них – удар по этому режиму, по его некомпетентности, спеси, беспощадности.

В широком смысле и для чеченцев, и для нечеченцев это ущемление национального чувства. И на Чечне это не закончится.

Национализм в скрытом состоянии тлел и вспыхивал и в советское время. Видел я и русских черносотенцев, и русские заборы, за которые «инородцев» не пускали и в которых змеилась неприязнь ко всему нерусскому (к «черномазым», к «лицам кавказской национальности», к «узкоглазым», к «жидам и жидоподобным»).

Антисемитизм распространен и сейчас, но в подавляющем большинстве случаев в бытовой форме или в связи с неосознанной традицией. Как правило, это характерно для недалеких людей, которым необходимо, чтобы кто-то был ущербнее их, особенно, когда они сами ущербны и инстинктивно это понимают. Но антисемитизм как осознанная ненависть для русских не характерен.

Помню,

в 1942 г. в Петропавловске-Казахстанском кто-то из группы подростков, сидевших на траве возле дома, глядя на женщину-еврейку и ее ребенка (эвакуированных), шедших мимо, походя, даже беззлобно, выкрикнул: «Вот идет жидовка с жидёночком!» Женщина остановилась, как будто ее ударили кнутом, но сдержалась и негромко ответила: «Уже – 25 лет Советской власти. Что вам нужно?! Разве вы не видите, что у нас – ничего нет, даже дома нет, а отец наш на фронте?» Ребята понурили головы и смолкли. Что это? Антисемитизм? А вот сионизм – это совсем другое. Это не средство защиты, а средство нападения, причем, всегда осознанное.

Вспоминаются и другие варианты.

В 1975 г. я был во Львове в служебной командировке. Побывал в мединституте, посетил известное кладбище со старинными склепами, поднялся на высокий холм над городом, был в театре и даже в костеле. Один из древнейших городов Европы, каменный уже тысячу лет, очень красив.

Как-то заглянул я в магазин «Дружба» (книги стран народной демократии). Рассмотрев витрины, поинтересовался у молодой продавщицы, разговаривавшей со своим молодым человеком, как пройти в Художественную галерею. Ответила она не сразу, неохотно и очень быстро – по-украински. Я, конечно, ничего не понял и попросил повторить – по-русски. Она с вызовом, с ненавистью глядя на меня, ответила, что не обязана говорить по-русски. Я объяснил ей, что я всего два дня в городе и, конечно, еще не успел научиться понимать быструю украинскую речь. Но она только отвернулась. Я сказал с огорчением, что она, по-видимому, не украинка вовсе, поскольку не может же настоящий украинец и житель этого прекрасного города позволить себе быть столь негостеприимным. Молодой человек, стоявший с ней, чтобы снять неловкость, обстоятельно, по-русски объяснил мне, как пройти в галерею. Я поблагодарил его и вышел на улицу. Может быть, ее разозлила моя военная форма, но ведь меня даже в костел пустили в шинели. От пережитого меня какое-то время трясло.

В галерее, действительно богатом собрании картин, в котором были и Репин, и Венецианов, и Куинджи, и, кажется, какой-то маленький эскиз Саврасова, экскурсовод рассказывала только об австрийской живописи и о Семирадском (одном из последних передвижников), работ которого здесь было необыкновенно много. А ведь группа экскурсантов была из России. Хорошо еще, что говорила она на русском языке… Чем это не скрытые формы национализма. Бестактность и ущербность – это все, что может родить национализм недалеких людей. К национальному это не имеет никакого отношения.

А вот еще. 1975 г., лето. Тельшай (старый литовский этнос). Мы приехали туда из Клайпеды поработать в местном военном госпитале. В городе ни единой надписи на русском языке, нет русских газет, в столовой меню и разговор только на литовском, хоть пропадай. Невольно вспомнишь «Человека без языка» Короленко… Если бы с нами не было литовца-дерматолога, можно было бы умереть с голоду.

Клайпеда. День Янки Купалы. По главной улице медленно движется кавалькада украшенных зеленью автомашин, Зеленые ветви – выражение национального цвета Литвы (зеленой республики). На машинах сцены: Пиночет отрубает голову восставшим, рыбаки с сетями, цирк и др. Смотрю: среди машин тихо движется маленькая «Шкода», украшенная зеленью, так, что и окон не видно: зеленая могилка с небольшим крестом наверху… «Провезли»-таки идею «Похороны Литвы в СССР». Националисты умно работали. Это проявлялось и в напыщенности, высокомерии здешних обывателей. «Мы – Европа!» – говорили они. Какая там Европа?!

Был случай, когда особист, член комиссии из Москвы, стоя перед стендом «Участники Великой Отечественной войны», висевшем у нас в Управлении, тыкал пальцем в фотографии офицеров и громко спрашивал меня (я дежурил по факультету в тот день): «Этот – немец – фашист? Этот – еврей?» Я возразил. Первый был прекрасный русский человек, второй – белорус… Очень хотелось дать в морду. Да разве дашь, если ты при исполнении обязанностей, с пистолетом в кобуре. Что ему нужно было? Проверял меня на бдительность?