Перевёрнутый мир
Шрифт:
Мишка самодовольно покрутился перед моим носом. В новом черном костюме, купленном в честь окончания девятилетки, правда, на вырост, и полосатом галстуке, Мишка казался даже старше своих пятнадцати лет.
— Айда со мной, Данька! Тут знаешь какое веселье! Правда… — Мишка запнулся, почесал за ухом, оглядев меня с ног до головы. — Правда, видок у тебя еще тот…
— Еще тот, — согласился я. — Да, если честно, и танцор я никудышний. А ты иди, веселись. — Я на секунду замялся. — Ну, в общем, если что — заходи. Поболтаем.
— Зайду, Данька, если что. — Мишка лукаво мне подмигнул
Я понуро брел по проторенной лесной дороге, уже не спеша домой. Мне опостылел и мой дом, и моя дорога. Я где-то читал, что когда приходит любовь, то острее начинаешь чувствовать мир, природу, запахи, цвет. Я шел по лесу, наполненному самыми разнообразными запахами и играющему самыми удивительными красками. И совсем не чувствовал их и ничего не видел. И все же это означало, что я влюблен. Вглядываясь в ярко-зеленые, еще мокрые кроны высоких сосен, я видел мокрые крыши высоток Большого города. Я вдыхал свежий лесной воздух — и ощущал запах автомобильной гари. Я шел по сочной траве — и ощущал под ногами пористую дорожку асфальта… Я еще оставался здесь, но мои мысли были уже там. Там, где живет Лида. И мне хотелось туда, в этот непонятный чужой мир, который мне стал так дорог. Потому что я был влюблен.
А следующим утром ко мне заявился Мишка. И мне вновь пришлось делать вид, что безразлично, как прошел вечер. А Мишке пришлось делать вид, что у него нет никакого желания об этом рассказывать. Немного поиграв в эту странную игру, я наконец как можно беззаботнее спросил, как прошли вчера танцы. При этом я очень старательно разливал чай в чашки, словно это занятие являлось для меня самым главным в жизни. Мишка долго не отвечал, поскольку был поглощен чаепитием. В этот момент мне хотелось дать парню подзатыльник, но вместо этого я ласково спросил, как самого дорогого гостя:
— Может, нальешь в блюдечко? Так быстрее остынет.
— Угу, — промычал Мишка, переливая чай в блюдце.
— Тебе с малиновым или ежевичным? — продолжал ворковать я, по-прежнему желая врезать Мишке.
— С ежевичным… И с малиновым…
Вообще, в какие это времена, я распивал с утра чаи, как кумушка с соседкой за светскими беседами?
— Так что ты спросил? — Мишка садистски улыбнулся.
— Когда? — я округлил глаза.
— Да совсем недавно!
— Понятия не имею! А… Постой… Про варенье?…
Мишка нетерпеливо заерзал на стуле. Он хотел победить.
— Да нет, это еще до варенья было.
— Ну, это я, брат, не припомню. Мало ли что мог ляпнуть! — Я хотел победить не меньше Мишки. И мне это удалось. Я все же был старше и опытнее.
— Ну, ты что-то говорил про вчерашний вечер…
— Я?!! Это ты начинал рассказывать про танцы. Так что, потанцевал? — Я прекрасно знал, что у Мишки мало времени. И ему задаст отец, если он вовремя не явится.
Мишка тяжело вздохнул и посмотрел на часы. У него уже не было времени на последний раунд. Пришлось сдаться.
— В общем, да. Даже один раз с этой… Твоей… Артисткой… Сама пригласила, — похвастался он.
У меня от волнения перехватило дыхание. Мишку она пригласила неспроста. Сомневаюсь, что ей приглянулся этот лопоухий деревенский пацан.
Мишка поднялся с места.
— В общем… — Он почесал за оттопыренным ухом. Ему очень не хотелось просто так, даром, выкладывать карты на стол. — В общем, говорила, что гулять где-то тут будет недалеко… Боится заблудиться. Так ты это… Чтоб дома был… Вдруг заблудится и набредет на твою сторожку…
Я ждал весь день, потом — весь вечер, а потом — и всю ночь. Лида так и не пришла.
Следующим утром я бессмысленно бродил недалеко от пансионата, побывал на озере, посидел возле старого дуба, историю которого придумал специально для нее. Я так хотел ее встретить. И не встретил. Я не чувствовал ничего. Только бешеные ритмы сердца. Словно был закрыт в спальном вагоне. Четыре стены. Пустота. И удары колес. Неужели она такая — любовь?
Вечером я не выдержал. Нарядился в свой единственный костюм, белую рубаху и галстук в полоску — вылитый Мишка. Только мне далеко не пятнадцать. И мне нельзя быть смешным. И все же я был смешон. Я шел на танцы.
Пожалуй, медведь, заявившийся нежданно-негаданно на бал, выглядел бы более гармонично, нежели я. И все же меня восприняли именно как медведя. Танец прекратился. Я почувствовал на себе десятки удивленных глаз.
Эти столичные были совсем другие. Совсем. Они были в дырявых джинсах, помятых майках, стоптанных кроссовках. Они из другого мира, которого я не знал. Потому что, как и Мишка, думал, что на танцы приходят нарядными. Мишке это сошло с рук — он слишком молод. Я же выглядел по меньшей мере дураком. По большей — сумасшедшим. И мне так хотелось оправдать себя, объяснить, что я пришел прямо с заседания правления лесничества. Но это было бы еще глупее. Поэтому я промолчал.
Я стоял медведем, явившимся без приглашения на бал и ничего не понимающим в этом бале. Меня выручила Лида. Она подскочила ко мне и радостно воскликнула:
— Вот видите, какие могут быть галантные лесники! Не вам чета! Боже, как давно я не танцевала с мужчиной в костюме!
Я услышал за своей спиной ехидный шепот. Типа того, что эта девочка, как всегда, оригинальничает.
Вновь грянула музыка. Лида, обвив мою шею руками, стала кружить со мной в вальсе. Хотя это и не была вальсовая музыка. Она танцевала легко и грациозно, ее хорошо учили танцевальному мастерству в институте. Но я оказался не вполне пригодным партнером, постоянно спотыкался и наступал Лиде на ноги. С трудом осилил этот танец.
Едва стихла музыка, девушка подвела меня к группке молодых людей. Они с любопытством разглядывали меня, как экзотическое чучело в зоологическом музее, бросив пару колких фраз в адрес Лиды. Эдика я явно раздражал, он и не пытался это скрыть.
— Если бы я был художником, — обратился он ко мне, сверкая насмешливым взглядом, — я бы непременно нарисовал ваш портрет. Портрет нашего современника, которого в современном мире не бывает. Так сказать, эксклюзив.
— А я, если бы имел честь быть художником, — совершенно серьезно ответил я, — то вообще бы не рисовал людей. Они и так в жизни слишком рисуются. Представляете, что может получиться на бумаге?