Переворот
Шрифт:
— Хватает.
— А указать вы можете?
— Можно и указать, чего ж, — за всех ответил Барышев.
— Хорошо бы списочек, — подал голос корнет Лебедев. — Чтобы, как говорится, без лишних проволочек.
— Погоди, корнет, — остановил его Сатунин. — Список не уйдет от нас. А у меня вопрос деликатный: скажите, господа мужики, с кого бы следовало, по-вашему, начать чистку поля? — Он выжидательно помолчал, переводя взгляд с одного на другого. Господа мужики тоже переглядывались, медлили.
— Есть тут у нас один, — сказал наконец Барышев. — Михей Кулагин. Он хоть и покалеченный на войне, а злыдень первейший.
— Большевик?
— Да как сказать… мандата, может, и не имеет, а нутро у него большевистское, гнилое.
— Вытряхнем из него эту гниль, — пообещал Сатунин. — Мне говорили, что в Безменове живут родственники комиссара Огородникова…
— А как же: отец и мать Огородниковы давно тут обретаются.
— Вот с них, корнет, и начнем список. Прапорщик Круженин, — глянул на молодого офицера, — займитесь этим делом.
— Слушаюсь, — слегка наклонил голову прапорщик, красивое юное лицо его вспыхнуло, даже мочки ушей запунцевели.
Сатунин усмехнулся:
— Что-то не улавливаю, прапорщик, энтузиазма в вашем голосе. Вы, часом, не занедужили?
— Никак нет, я совершенно здоров.
— Ну, слава богу, а то уж я подумал… — иронически сказал Сатунин и поднял рюмку, наполненную всклень, повел ею над столом, будто очерчивая круг. — За ваше здоровье, господа мужики!..
23
Днем подле сборни, на пустыре собрались безменовцы — все от мала до велика; люди томились на жаре, невесть чего ожидая, переговаривались тихо:
Чего это нас держуть? Чать, не праздник ноне…
А верховые все еще рыскали по деревням, из конца в конец, выискивая — нет ли охотников уклониться от схода, отсидеться в домах либо на задворках. Пригнали напоследок столетнего старика Чеботарева, он еле ноги передвигал, был глух, как пень, ничего не мог понять, крутил головой и хорохорился:
— Дак ето чё, разопасна твоя боль, опеть новая власть? А я надысь прикорнул на солнышке и будто вижу…
Сатунин, глянув на старика, поморщился:
— А этого на кой черт приволокли? Ладно, — махнул рукой и отвернулся, — пусть поглядит.
— Прикажете начинать? — спросил корнет Лебедев.
Собравшиеся приняли поначалу его за главного — маленький кривоногий Сатунин рядом с ним гляделся невзрачно и незаметно. Подбоченясь и положив одну руку на эфес шашки, корнет оглядел толпу и громко объявил:
Граждане села Безменова! Отныне, чтоб вам было известно, Горный Алтай и вся прилегающая к нему территория объявляется автономией. А вся полнота власти переходит в руки Военного совета во главе с атаманом Сатуниным… Слово атаману.
Сатунин изумленно глянул на корнета, столь неожиданно и самовластно присвоившего ему это звание, но Лебедев был спокоен и невозмутим. «Вот хитрая бестия, — подумал новоиспеченный атаман, — такое придумал… А что? Нынешнее мое положение вполне соответствует… вполне!» — решил Сатунин, принимая это как должное. Он поднялся на ступеньку выше, чем стоял корнет, и заговорил жестким суховатым голосом:
— Советы пали! Иркутск, Новониколаевск, Барнаул, Бийск освобождены! И наш долг — очистить от большевистской заразы Горный Алтай. Как говорится, дурную траву — с поля вон!.. И мы ни перед чем не Остановимся во имя обновления России! — Он умолк, подыскивая слова, и, не найдя, махнул рукой. — Все! Начинайте, корнет. Хватит переливать из пустого в порожнее…
Корнет сбежал с крыльца. Приблизился к тесно сдвинувшейся и настороженно-молчаливой толпе.
— Огородников Петр! — нерасчетливо громко выкрикнул и тут же добавил потише: — Петр Степанович Огородников, подойти к атаману. Живо!
Люди все так же молча смотрели на корнета, и взгляды их показались ему враждебными. Наконец, передние зашевелились и нехотя раздвинулись, пропуская вперед Петра Степановича. Он прошел, едва не задев плечом корнета, прямиком к крыльцу сборни, где рядом с новоявленным атаманом и его офицерами стояла безменовская «знать» — Барышев, Брызжахин и Епифан Пермяков. Не хватало тут отца Алексея, но тому, видимо, сан не позволяет… «Волк волка видит издалека», — подумал Петр Степанович, переиначив поговорку на свой лад. Сатунин оглядел его внимательно. Старик был еще крепок, осанист.
— Ну, что будем делать, Огородников?
— А чего делать? Дела у нас разные… — ответил Петр Степаныч.
— Это верно, — сдержанно и как бы даже миролюбиво согласился Сатунин. — Дела разные: у одного они хороши, у другого… А скажи-ка, любезный, кем доводится тебе Степан Огородников?
— А то неизвестно вам?
— Известно или неизвестно, а ты отвечай, коли спрашивают тебя. Ну, а другой сын где находится в настоящий момент?
— Может, там, где и первый… Не знаю, — пожал плечами Петр Степанович. — Я за них не ответчик.
— Как это не ответчик? Ты их породил.
— Они взрослые. Сами за себя ответят.
— Сами? — не выдержал Барышев. — А когда твои сыны баламутили село, где ты был, Петр Степанович?
— А там, где и ты. Или, думаешь, у меня только и делов, что за сынами глядеть?
— А ты говорун, как я погляжу, — прищурился Сатунин и посмотрел на Петра Степановича в упор. — Сам-то небось тоже за Советы обеими руками?
— Мне все равно, какая власть, лишь бы мужика не притесняла.
— Какого мужика?