Перезагрузка. «Бывали хуже времена…»
Шрифт:
– Да не спорю я, – устало прикрыл глаза Дмитрий. – Так что немцы-то?
– А шо немцы? – погрустнел Балакин. – Дальше поперли, твари. Без перерыва на обед и пописать. Конечно, когда дорогу расчистили, поскольку заторчик мы им знатный устроили. Так что мы сейчас самое меньшее километрах в семи от передка, а може, и подальше. Это если наши их в районе «железки» остановили. А если нет… Короче, до темноты еще до хера времени, отлежишься пока, а ночью попробуем к нашим рвануть. График движения мы фрицам всяко подпортили, да и не думаю, что наши их не сдержат, не сорок первый на дворе и не сорок второй даже. Может, и переть никуда не придется, глядишь, к ночи им укорот сделают и обратно погонят. Без оркестра и с катафалком
– Твои бы слова – да… – Захаров осекся, внезапно подумав, что не знает, как расценят подобное выражение в этом времени.
– Хорошо б, если так… – не совсем понятно ответил Балакин, неожиданно серьезно взглянув на лейтенанта. – Но пока нам нужно тихонечко сидеть, как мышам под веником. И лишний раз не отсвечивать.
– А я не согласен! – неожиданно подал голос молчавший до сих пор стрелок-радист, сидящий метрах в трех от них. – Считаю, нам нужно подготовить позицию и ударить по фрицу, когда его наши назад погонят! Или прямо сейчас устроить засаду у дороги!
– Саша, не гони волну, пеной накроет! – оборвал его мехвод, и Дмитрий неожиданно понял, что, похоже, это уже не первый их спор за сегодня. – Не делай шухер, где не надо, я тебе уже говорил. У нас оружия сколько? Вагон и маленькая тележка? Не смеши меня. Пистолет у лейтенанта – и ППШ на нас двоих. Два диска, пять гранат. Много навоюешь? Ну, побьешь стекла да скаты у ихней машины, может, еще пяток гансов на тот свет спровадишь, если фарт выйдет. И – все. Аллес. Поскольку потом преждевременно словишь себе кадухис на весь живот. И мы вместе с тобой. А теперь посмотри с другой стороны: нас, если к своим выйдем, хоть сейчас в танк, только башнера подобрать. Мы – экипаж, а не хрен собачий! Ну, и где мы больше пользы принесем? Ты ж студент, с образованием, не то что мы с командиром, сам должен понимать. Пошевели мозгом, оно, говорят, полезно. И больше не чеши мне нервы, они не казенные, и их без тебя есть кому испортить.
Сидорцев обиженно засопел, ничего не ответив. Только крепче сжал побелевшими от напряжения пальцами автомат.
Николай понимающе хмыкнул и заговорщицки подмигнул Захарову. И неожиданно перевел разговор:
– В общем, вот такие пирожки с ливером, командир. Короче, я так считаю: до темноты нужно прикинуться ветошью, а уж там решать, или навстречу своим чапать, или контрнаступления ждать.
– Если оно будет… – буркнул Захаров, тут же пожалев об этом, уж больно заметно дернулась обтянутая комбезом спина радиста.
– Да отбросят фрица, точно отбросят, куда денутся, – пожал плечами мехвод. И неожиданно добавил: – Хотя, может, и нет. Хрен разберешь. Если уж начистоту, командир, у меня такое впечатление, что фронт от нас катится, а не наоборот…
Помолчав несколько секунд, он со вздохом продолжил, копаясь в карманах в поисках курева:
– Ладно, лейтенант, подремли пока, тебе полезно, а мы с Сашкой покараулим. Все равно пока делать нечего.
– Коля, как думаешь, немцы нас искать не станут?
– Это-то вдруг с какого переляку?! – искренне удивился механик, замерев с неприкуренной папиросой в руке. – Им чего, больше делать нечего?
– Да любят они подбитые танки осматривать, еще и фотографироваться на их фоне. Полезут внутрь, а там только один труп. Вот и поймут, что остальной экипаж уцелел.
Поразмыслив несколько секунд, Балакин с уверенностью покачал головой:
– Не, брось, командир, никто нас искать не станет. Сам посуди: те, с кем мы воевали, или в тех краях, откуда на побывку уже не приезжают, или вперед ушли, а ремонтникам, что свои горелые железяки станут с дороги растаскивать, до нас вовсе дела нет. И вообще, это они в сорок первом на нашей битой технике попозировать любили, а сейчас сорок третий на дворе. Отбили мы им эту самую фотолюбилку по самый корень. Да и в лес мы прилично ушли, километр точно
– А не нашумишь, Коля?
– Обижаешь, командир. Я ж с Молдаванки родом. И все свое босоногое детство провел так, шоб ни разу не краснеть лицом за бесцельно прожитые на улице Болгарской годы, – Николай хитро усмехнулся, лихо переиначив на свой манер классическую фразу из популярного романа. – И хоть в родной Одессе вместо леса совсем даже парки и прочие скверы, ходить тихо умею. Не фраер, вроде. Ладно, пошел я на променад. Не скучайте тут.
Судя по тому, как лихо он вымахнул из овражка, не потревожив ни одной ветки, Балакин вовсе не бахвалился – уж это успевший повоевать десантник Захаров мог вполне профессионально оценить. И, кажется, догадывался, что за «босоногое детство» имел в виду механик-водитель. Насчет детства – это, разумеется, иносказательно: когда Молдаванкой правил легендарный Михаил Японец, сорокалетнему ныне Балакину было немногим меньше двадцати лет, что уже наводило на определенные умозаключения… впрочем, ему-то какая разница?
Поудобнее устроившись, Дмитрий закрыл глаза. Мехвод прав: отдыхать нужно, пока отдыхается. Поскольку потом на подобные мелочи может просто не остаться времени. Несколько минут он еще пытался вслушиваться в окружающие укрытие звуки – пение радующихся весне птиц, шелест молодой листвы, гул далекой канонады, тяжкие вздохи жаждущего немедленного боя радиста и доносящийся со стороны дороги едва слышимый гул моторов и лязг металла, но затем внезапно заснул. И неожиданно вернулся на четверть века назад – или почти на пятьдесят лет вперед, если допустить, что сейчас он и на самом деле находится в сорок третьем году.
Дмитрию снился Афганистан.
Но это оказался вовсе не тот сон, что будил его по ночам последние двадцать пять лет. Едва ли не впервые за прошедшие годы перед мысленным взором спящего десантника развернулась совсем иная картина…
Демократическая Республика Афганистан, 1988 год
…Несмотря на катящийся к финалу день, солнце все еще жарило поистине немилосердно. Правда, минут через сорок светило, наконец, скроется за западным склоном, и станет чуть полегче. Не особенно, впрочем, – раскалившиеся за день камни продолжат старательно отдавать накопленное тепло, так что прохлада придет не раньше полуночи. А еще часа через полтора станет даже холодно: они, как ни крути, сидят довольно высоко, больше двух тыщ метров, и придется утепляться. Перепады температур тут неслабые, первые дни, как попал «за речку», трясло, словно малярийного больного, потом, правда, пообвык.
Лежащий на пыльном спальнике, давно потерявшем былой цвет, сержант ВДВ Захаров перевернулся на бок, нашарил в изголовье флягу и сделал экономный глоток, покатав во рту некрепкий черный чай без сахара, прежде чем проглотить. Несмотря на выгоревшую маскировочную сеть, натянутую над головой, чай прилично нагрелся и ощутимо вонял металлом. Рецепт питья достался от кого-то из давным-давно вернувшихся в Союз «дедов», оттянувших лямку еще в начале восьмидесятых, и передавался из поколения в поколение, то бишь, от возвращавшихся на Родину – молодым. Но жажду утолял куда лучше, нежели обычная вода. Закрутив крышку, Дмитрий вернул фляжку на место и поднялся на ноги. Почесав влажную грудь под пропотевшей тельняшкой, сержант, привычно подхватив автомат и проверив положение предохранителя, вышел из-под навеса – палаток они не ставили из соображений маскировки: если бы наблюдатели засекли на подходе «духов», натянутые на алюминиевых распорках тенты можно было убрать в считаные минуты.