Персидское дело

Булыга Сергей

– Не даёт змей дело делать! Что ни день, приходят его люди, нюхают. Володька Нос, площадной подьячий, и Сенька Хмырь из приказной избы. И им налей, и они пробуют. И им всё не так. А почему тогда всем другим так? А эти кричат: давай книги, покажи, что покупал, на чём замешивал, сколько выдерживал, как гнал и чем чистил! А вот чем надо, тем и чистил, и как гнал, тоже моё дело, меня мой родитель так учил, почему я теперь должен всем рассказывать… Ну и так далее, – уже не с таким задором сказал Курицын. – А они пришли и вылили весь чан. Потому что, сказали, не тот гон. А как я теперь буду гнать? Чтобы гнать, надо зерна купить,

и не всякое зерно пойдёт, и также и хмель не всякий, не всякое сусло. А им что! Они приходят, говорят: а дай ведро! Как это дай, я говорю…

Вдруг Курицын остановился, замолчал, долго смотрел на Маркела, а после негромким голосом продолжил:

– А ты, господин мой, закусывай. Здесь можно закусывать. Это на чёрной половине не дают, а здесь пожалуйста. И это правильно, что царь-государь запретил давать простым людям закусывать. Им же только дай закуску, они же отсюда выходить не будут, всё пропьют! Прав государь, воистину. А этот змей, этот Семён Филиппович, ни дна ему ни покрышки, ещё и говорит: а дай! дай этому ведёрко и дай этому, и они от тебя отстанут.

– Как часто дай? – спросил Маркел.

– Каждый божий месяц, – сказал Курицын. – Как первый день приходит, так и дай.

– А что воевода?

– Ничего, – с досадой сказал Курицын. – Воеводе что? Они ему дают, и он молчит. А я… А что мне…

И тут Курицын сам замолчал, долго смотрел на Маркела, а после как бы нехотя продолжил:

– Вот ты на меня смотришь, усмехаешься. Думаешь: так мне и надо, я же народ спаиваю. А без меня они бы не спаивались, да? Да сами бы гнали и дохли! А эти, которые у меня даром берут, они что, после всё это в отхожее место выливают? Или сами пьют? Но зачем им столько?! Столько им троим не выпить! Значит, тайно продают, корчемствуют. А корчма – это ого! У меня люди до креста пропиваются, да, это правда, но потом их домой гонят. А у этих, в тайной корчме, и крест снимают, и они в кабалу запись пишут, и после во все дни за ростовые служат. Разве так можно выкупиться? Нет! Это кабала до гроба. А ты не хочешь их имать! Ты Суморокова боишься! А кому он что доброго сделал? А я на храм даю! В прошлом году давал на подновление и в этом дам. И я не разбавляю, и у меня всегда долив, меры исправные.

Тут Курицын вздохнул и замолчал. Маркел подумал и спросил:

– А что ты от меня хотел?

– Да ничего почти что, – сказал Курицын. – Хочу подать челобитную на имя государево, а ты бы, в Москву возвратившись, подал бы её. Вот и всё. Тебя в Москве, может, послушают, ты же большой человек.

Маркел недовольно вздохнул. Курицын не выдержал, опять заговорил:

– Смотришь на меня как на чёрта! А сам ты каков? Ездишь по державе, добрых людей хватаешь – и на дыбу их! И мучаешь! А я людей радую. Я наливаю им, они поют…

– Ох, уже нарадовал! – насмешливо сказал Маркел. – Но ладно! А где челобитная?

– Так я это… не ожидал! – радостно воскликнул Курицын. – Подумать надо!

– Вот и подумай! Не спеши! – сказал Маркел. – А у меня пока дело. Еду в Астрахань. И я надолго туда. Только, может, на Успенье буду возвращаться и тогда возьму.

– А… – начал было Курицын и замолчал.

Маркел понимающе хмыкнул, сказал:

– Нам божиться нельзя, мы на службе. Но если сказал, что возьму, – значит, возьму. Только бы было что брать.

Маркел встал, надел шапку.

– Маркел Петрович! – шёпотом воскликнул Курицын.

– Ладно, – сказал Маркел, – чего там. И больше не суйся. Буду ехать обратно, зайду.

И Маркел развернулся и вышел.

На дворе было уже далеко за полдень. Народу на пристани ещё прибавилось. Возле таможенной избы кто-то кричал, его пытались унять. Беспорядок, подумал Маркел, распустился народ, но подходить не стал, хватит с него и Курицына. Нет, даже больше, сердито подумал Маркел, зачем совался, обещал? Вот приедет, расскажет Параске, и та так же скажет, что зачем вы, мужики, все один за одного держитесь, кто он тебе, родной брат, что ли? Эх, только и подумалось, и с этой мыслью Маркел развернулся и пошёл к своему головному есаульному стругу.

Возле струга, на сходнях, сидел караульный. Маркел спросил, где Кирюхин.

– Ходит по каравану, – ответил караульный, – крамолу ищет.

– Это хорошо, – сказал Маркел, прошёл на корабль, залез к себе в чердак, сел, посмотрел на сундук.

Сундук был надёжной работы, кованый. Маркел осторожно тронул государеву печать, её примятый левый бок, и опять подумал, что напрасно он сошёлся с Курицыным, нельзя сразу две службы делать, надо делать одну и свою. Не пойдёт он больше к Курицыну, не его это дело, да и какая птичка-невеличка этот Курицын, да он сам кому хочешь глаза выклюет! Вот с такими и другими подобными мыслями Маркел лежал у себя в чердаке и подрёмывал. Ну ещё бы! Семь дней и ночей они почти без остановок тряслись в лодке, одолели тысячу вёрст, а то, может, и больше, так что сейчас не грех и отдохнуть.

Но только Маркел так подумал, как пришёл Кирюхин, а с ним ещё кто-то, они залезли к Кирюхину в чердак и начали о чём-то тихо совещаться, потом они стали говорить всё громче, потом даже заспорили, а после Кирюхин не выдержал, заглянул к Маркелу и спросил, хорошо ли он умеет считать вслух. Маркел ответил, что смотря что.

– Тогда иди к нам, – сказал Кирюхин.

Маркел пошёл. В чердаке у Кирюхина сидел тощий сердитый человек, одетый довольно богато. Кирюхин назвал его – это был Сидор Михайлов сын Лыков, тамошний таможенный голова. С Сидором была таможенная книга, она лежала перед ним на столике, а сам Сидор держал в руке перо, а перед ним стояла чернильница.

– Сто восемнадцать кораблей, – сказал Кирюхин.

– Сто четырнадцать, – поправил его Сидор.

– Четверо ещё придут, – сказал Кирюхин. – Потом, что ли, всё с самого начала переписывать?

И повернувшись к Маркелу, сказал, чтобы тот садился. Маркел сел. Кирюхин потянулся к Сидору, молча отнял у него перо, протянул Маркелу и показал, куда записывать. Маркел записал 114 и 4 с титлами, а чуть дальше – 118.

– Э! – только и воскликнул Сидор.

– Девять стругов по семь сажен, по полтора рубля, – продолжал Кирюхин.

– Тринадцать с полтиной, – ответил Маркел.

– Да сбор с головы по алтыну!

– Семнадцать алтын!

– Амбарщина пятнадцать лавок с прилавками, по три деньги за неделю, пять недель.

– Один рубль двенадцать копеек и одна деньга-московка.

– Да ты, как государева таможенная сажень, считаешь! – с уважением сказал Кирюхин и задумался. Потом передал Маркелу таможенную книгу и сказал, что он будет зачитывать, а Маркел записывать, сколько получится.

– А мне что делать? – спросил Сидор.