Перст обезьяны
Шрифт:
Они повернулись к машинке, которая по-прежнему размеренно отстукивала: «звезды кружили по своим орбитам а чувствительное нутро землянина упорно подсказывало стелни что корабль вращается стоя на одном месте».
Каретка откатилась назад, чтобы начать новую строку. Марми затаил дыхание. Если что-то и произойдет, то именно сейчас.
И обезьяна,
– Знак сноски! – завопил Хоскинс.
А Марми пробормотал:
– Звездочка…
– Звездочка?!– удивился Торгессон. Последовала строчка еще из девяти звездочек.
– Все, братец, – сказал Хоскинс. Он быстро объяснил вытаращившему глаза Торгессону: – У Марми такая привычка – пробивать строчку из звездочек, когда он хочет указать на радикальное изменение действия. А радикальное изменение действия – именно то, чего я от него добивался.
Машинка начала новый абзац: «внутри корабля…»
– Отключите его, профессор, – попросил Марми. Хоскинс потирал руки от удовольствия.
– Когда я получу переработанный вариант, Марми?
– Какой вариант? – холодно спросил тот.
– Обезьяний. Сами же говорили…
– Да, говорил. Для этого я и привел вас сюда. Этот крошка Ролло, он – машина, холодная, бесчувственная логическая машина.
– Ну и что?
– А то, что хороший писатель – не машина. Он пишет не умом, а сердцем, – Марми несколько раз стукнул себя в грудь. Хоскинс застонал.
– Что вы со мной делаете, Марми? Если вы опять заведете свою песню о душе и сердце писателя, я просто не выдержу, меня вырвет прямо здесь, сию же минуту. Давайте придерживаться обычной формулы: «Ради денег я напишу что угодно».
– Одну минуту, – сказал Марми. – Послушайте. Крошка Ролло поправил Шекспира. Вы сами указали на это. Крошка Ролло хотел, чтобы Шекспир сказал: «против роя смут». И он был прав с его машинной точки зрения. «На море смут» в данных обстоятельствах выступает как смешанная метафора. А вам не кажется, что Шекспир тоже это знал? Шекспир просто знал, когда нарушить правила, вот и все. Крошка Ролло – машина, которая правил нарушать не может. А хороший писатель может и должен. «Море смут» производит большее впечатление, в этом есть некая раскатистость, мощь. А то, что метафора смешанная, – пустяки, черт с ним.
Далее. Велев мне сменить место действия, вы руководствовались механическим правилом для поддержания напряженности повествования, поэтому, разумеется, крошка Ролло согласен с вами. Но я-то знаю, что обязан нарушить правила, чтобы не снизить глубокого эмоционального воздействия концовки, какой я ее вижу. В противном случае у меня получается механическая продукция, которую в состоянии выдать и компьютер.
– Но ведь… – начал было Хоскинс.
– Давайте голосуйте за механическое! Скажите еще, что мечтаете стать моим редактором, как крошка Ролло!
– Ладно, Марми, – с дрожью в голосе сказал Хоскинс, – я возьму рассказ в его нынешнем виде. Нет, не давайте его мне, пошлите почтой. Пойду поищу бар, если вы не против.
Он нахлобучил шляпу и повернулся, готовый уйти. Торгессон крикнул ему вслед:
– Пожалуйста, никому не рассказывайте о крошке Ролло!
Из-за хлопнувшей двери донеслось в ответ:
– Вы что, думаете я сошел с ума?
Удостоверившись, что Хоскинс ушел, Марми довольно потер руки.
– Великая вещь мозги, – сказал он и до упора вдавил палец в висок. – С каким удовольствием я продал этот рассказ, профессор. Эта сделка стоит всех предыдущих вместе взятых.
Он весело плюхнулся в ближайшее кресло. Торгессон посадил крошку Ролло себе на плечо.
– И все же, Мармадъюк, – мягко спросил он, – как бы вы поступили, если б крошка Ролло напечатал вместо своей версии вашу?
По лицу Марми пробежала грустная тень.
– Черт возьми, – сказал он, – как раз этого я от него и ждал.