Перст указующий
Шрифт:
Разумеется, Лоуэр слышал про этот знаменитый случай, который горячо обсуждался в Падуе, когда я там учился, ибо Галилей состоял на жалованье у Венеции, пока не прельстился роскошью Медичи и не отбыл во Флоренцию. Там он нажил много врагов, что не пошло ему на пользу, когда его утверждение, что Земля ходит вокруг Солнца, ввергло его в беду. Даже хотя падение его произошло почти до моего рождения, оно напугало многие любознательные умы и научило их хорошенько подумать, прежде чем говорить. Но ссылка Лоуэра на это дело мне очень досадила, так как я заранее знал, каким окажется его мнение, и не сомневался, что он подтасует факты для новых нападок на мою церковь.
– Разумеется, я почитаю его, – сказал я, – и скорблю о произошедшем с ним. Я прилежу науке и считаю себя верным сыном церкви. Вместе с мистером Бойлем я твердо верю, что наука не может противоречить истинной религии и видимые расхождения между ними суть результат слабости нашего понимания той или другой. Господь даровал нам Библию и даровал нам природу для постижения Его творения. Нелепо думать, будто Он мог противоречить сам себе. Это человеку недостает разумения.
– Следовательно, в этом случае кто-то ошибся, – сказал Лоуэр.
– Совершенно очевидно, – ответил я, – и никто серьезно не верит, что советники папы не заблуждались. Однако синьор Галилей также был виновен, и, возможно, больше, чем они. Он был надменным человеком с тяжелым характером и повинен в том, что не озаботился показать, как его идеи согласуются с доктриной. Поистине, я не верю, что тут есть противоречие. А есть непонимание, и это привело к злосчастным последствиям.
– И вовсе не нетерпимость вашей церкви?
– Думаю, что нет, и считаю этот случай доказательством того, что католическая церковь более открыта для науки, чем протестантская. До сих пор все видные светила науки взрастали в лоне католической церкви. Вспомните Коперника, Везалия, Торричелли, Паскаля, Декарта…
– Наш мистер Гарвей был добрым сыном англиканской церкви, – возразил Лоуэр. С некоторой сухостью, как мне показалось.
– Бесспорно. Но ему пришлось поехать в Падую учиться и там формулировать свои идеи.
Лоуэр что-то невнятно буркнул и поднял стакан, поздравляя меня с моим ответом.
– Вас еще сделают кардиналом, – сказал он затем. – Взвешенный и политичный аргумент. Вы считаете, что наука обязана себя оправдывать?
– Да, иначе она сделается ровней религии, а не ее служанкой, последствия чего будут невообразимо ужасными.
– Вы начинаете вторить доктору Грову.
– Нет, – ответил я после краткого размышления. – Он считал нас шарлатанами и сомневался в полезности опытов. Я же опасаюсь их силы и соблазна и беспокоюсь, как бы сила эта не породила в людях надменность.
Я мог бы рассердиться на его слова, но мне не хотелось вступать в спор, да и Лоуэр по-настоящему не старался вызвать меня на диспут.
– В любом случае, – продолжал он, – раз в нашей церкви есть люди вроде Грова, какое мы имеем право кого-нибудь осуждать? У них меньше власти творить помехи, чем у ваших кардиналов, но дай им волю, и они поступали бы точно так же. – Он взмахнул рукой, оставляя надоевшую ему тему. – Расскажите про вашу пациентку. Она действительно оправдывает теории, которые вы взвалили на ее плечи?
Я невольно улыбнулся.
– Она поддерживает их просто на удивление. У нее наблюдаются явные признаки улучшения, и она говорит, что после своего падения еще никогда не чувствовала себя так хорошо.
– В таком случае пью за мосье Декарта, – сказал Лоуэр, поднимая стакан, – и за его ученика, именитого доктора Кола.
– Благодарю вас, – сказал я. – И должен признаться, я подозреваю, что вы относитесь к его идеям с гораздо большим уважением, чем признаетесь.
Лоуэр прижал палец к губам.
– Ш-ш-ш! – сказал он. – Я читал его труды с интересом и пользой. Но скорее признаю себя папистом, чем картезианцем.
Странное завершение беседы, но она кончилась именно так. Даже не зевнув ни разу, Лоуэр улегся поудобнее – забрав единственное теплое одеяло и оставив меня дрожать – и тут же крепко уснул. Я некоторое время бесцельно думал о том о сем и даже не заметил, когда, подобно ему, погрузился в воды Леты.
Мы оба еще спали, когда явился посланный Шталя сообщить, что приготовления закончены и если мы пожелаем навестить его елико возможно рано, то сможем стать свидетелями его опыта. Не скажу, что в моем сонном состоянии я чувствовал в себе силы для встречи с раздражительным немцем, однако Лоуэр неохотно признал, что наш долг – сделать все, что в наших силах.
– Бог свидетель, у меня нет никакой охоты идти к нему, – сказал он, – прополаскивая рот и приводя в порядок свою одежду, перед тем как накинуться на завтрак из ломтя хлеба и стакана вина. – Но раз уж этим делом занялся судья, мы должны представить наши выводы надлежащим образом. Хотя он вряд ли удостоит их своим вниманием.
– Но почему? – осведомился я не без любопытства. – В Венеции врачей постоянно призывают, чтобы они высказали свое мнение.
– Да и в Англии тоже – «Ваша милость, по-моему мнению, этот человек мертв. Присутствие ножа в его спине указывает на смерть не от естественных причин». Все гладко, пока нет никаких неясностей. Так идем? – Он сунул в карман второй ломоть и распахнул дверь. – Я уверен, вам бы не хотелось это упустить.
К моему немалому изумлению, Шталь, казалось, прямо-таки нам обрадовался, когда четверть часа спустя мы вскарабкались по лестнице и вошли в его загроможденную и скверно пахнущую каморку за улицей Терл. Возможность блеснуть своим хитроумием и талантами перед ценителями оказалась слишком соблазнительной, хотя он и очень старался напустить на себя ворчливость. Все было готово, свечи, чаши, склянки с разными жидкостями, шесть кучек порошка – того, который он извлек из роковой бутылки, и химикалии, присланные ему Лоуэром.
– Ну-с, надеюсь, вы будете вести себя пристойно и не станете вынуждать меня тратить время на вашу болтовню. – Он свирепо оглядел нас, и Лоуэр заверил его, что мы будем наблюдать, строго храня молчание. Заверение, которому ни он, ни Шталь не поверили ни на миг.
Покончив с прелиминариями, Шталь взялся за работу. Наблюдать его умелые приемы и четкие движения было истинным удовольствием, и, пока он объяснял, мою неприязнь угасило восхищение перед изобретательностью и упорядоченностью его метода.