Перстень Царя Соломона
Шрифт:
Сработало. Чтоб разглядеть получше, палач и про мехи свои забыл, которые раздувал, и про шампуры загадочные, что в жаровне калились,- поближе шагнул. Эк его любопытство обуяло. Но далеко идти подьячий ему не дал. Поначалу он и сам впал в ступор, когда увидел этот медальон, но вышел из него быстро.
– Ты бы, Павлуша, убрался отсель наружу, а то вон взопрел весь. Иди, милый, остудись малость, да татя с собой прихвати.- И, даже не дождавшись, пока тот прикроет за собой дверь, тут же ко мне: – Показывай, что там у тебя намалевано.
Я в ответ палец к губам, а сам гляжу в сторону лесенки. На ступеньках-то, что ведут наверх, пусто, но и входная дверь не хлопнула. Понял меня подьячий. Вскочил, пробрался на цыпочках к лесенке и снова ласково, но уже и с легкой угрозой:
– Али тать тяжел для тебя, Павлуша, что ты решил передых себе устроить?
Топ-топ… Хлоп… Закрылась дверь. Но вернуться на
' Небольшой поясной портрет.
место я подьячему не дал – надо ковать железо, пока горячо.
– Ты бы, Митрофан Евсеич, озаботился, чтоб не побеспокоили, пока сам не выйдешь.
И вновь послушался, пошел наверх давать указание стрельцам. Вернулся скоро. Еще бы – боится оставлять меня одного, да и любопытство распирает. За стол не сел – медальончик поп и взглядом в него впился. Разглядывал долго, время от времени покачивая головой и удивленно бормоча что-то невразумительное. Затем угомонился – уселся напротив и потребовал:
– Сказывай далее про парсуну. Да гляди мне, лжу вмиг почую.
Ну меня пугай не пугай, все равно правду я не рассказал бы, да если б и сказал – все равно он и половины из нее не понял бы, потому что слова «киноактриса», «фильм» и прочие, не говоря уж про компьютер и фотошоп, для него – густой, дремучий лес.
Вообще всю эту идею с портретом придумал Валерка, мне по причине не очень углубленного знания истории – во как деликатно сказанул о своей тупости – такое и в голову бы не пришло. И киноактрису подбирал он сам, чтобы красота ее одновременно и походила на истинно славянскую, и в то же время была относительно нейтральной.
А чтобы не ошибиться с платьями и прочей мишурой, кадр он взял из какого-то английского исторического фильма. Вроде бы про шотландскую королеву Марию Стюарт 1, которая как раз уже сейчас должна томиться в плену у Елизаветы I. Потом ее подработали в фотошопе и разукрасили. Где надо – румянец, где требуется – светленьким, реснички удлинили, сделали погуще, глазки с карих на синие перекрасили – прелесть, а не деваха. Ну и саму ее потолще сделали.
Последнее, потому что в эти времена тощие доходяги на Руси не котировались. Подиумов здесь нет, показов мод тоже, профессию фотомоделей не изобрели, а куда они еще годятся? Народ рассуждал практично – чтоб баба управлялась с хозяйством, в ней должна быть стать. Грудь, так чтоб настоящая, а не пупырышки, которые просят зеленки, бедра тяжелые и широкие, а не две палки-спички. Ну и все прочее соответственно. Тогда она и родит, и выкормит, и вспашет, и посеет, и с покосом управится, и скотину обиходит, и .чугунок ведерный ухватом из печи достанет – на все руки.
Я, кстати, с ними согласен. Костей у меня и своих хватает, начиная с имени. Как говорится: «Что нужно человеку для счастья? Женщина. А что нужно ему для полного счастья? Полная женщина». Скажете, юмор? Ну-ну. В каждой шутке есть доля… шутки, а остальное…
Между прочим, Софья Фоминична Палеолог, вторая жена деда нынешнего царя, еще до замужества славилась своей толщиной на всю Европу. Цитировал мне Валерка впечатления одного язвительного итальянца, который ее увидел впервые, только я их не запомнил – разве что про горы жира и сала, которые ему потом снились всю ночь. Впечатлительный паренек попался. Такое, конечно, тоже перебор. Хорошего человека должно быть много, но не чересчур. А впрочем, и здесь дело вкуса. Лишь бы гармония присутствовала, ибо красота кроется как раз в ней, а не в «девяносто – шестьдесят – девяносто».
Словом, получилась у нас на компьютере женщина, приятная во всех отношениях. Именно такой в детстве учитель физкультуры советовал не пытаться влезть в обруч, чтобы не портить талию. Можно сказать, мечта поэта и знойная непосредственность. Тут тебе и арбузные груди, и мощный затылок, и все прочее. Ни дать ни взять мадам Грицацуева. Отличие лишь в возрасте. Если у Ильфа и Петрова она была немолода, то наша в самом расцвете сил, и на вид ей никак не больше двадцати пяти.
Дальше все просто – распечатали в цвете да загнали в медальон, который я прилепил скотчем возле монет. Так что сама версия была готова заранее, а ночью я думал только над тем, как ее эффектнее подать, чтоб проняло. В идеале желательно, чтобы не просто поверили, но еще и оказали содействие, хотя опять-таки в меру.
– Послали меня тайно, ибо у королевы Елизаветы ворогов хоть отбавляй. Кой-кто из самых ближних желает, чтобы сия державная властительница дружила не с государем всея Руси Иоанном Васильевичем, а с иными, да еще из числа тех, с кем ваш же государь и воюет. Если б они обо мне проведали, я бы до Руси не добрался.
Слушает подьячий. И хорошо слушает. Завороженно. В глазах – живой интерес, сам застыл, не шелохнется. Даже пальцами по столу перестал барабанить, не до того. А я соловьем разливаюсь и дальше плету:
– Парсуна же сия есть лик будущей избранницы государя, леди Элизабет Тейлор, коя королеве доводится родной и самой любимой племянницей. Ради союза с Русью Елизавета готова тотчас выдать ее за великого русского царя. Правда, нетунее больших вотчин, да и со златом-серебром в ларях и сундуках негусто, но зато она – одна из наследниц Елизаветы, и со временем, после кончины, королева собиралась именно ей оставить и трон, и свою державу,- Ну а теперь добавить грома и молний, чтоб стал не голос, а колокол. И не просто звонил, а как при похоронах – мерно, торжественно, тяжело и мрачно: – Сюда-то я добрался, слава богу. Думал, все, конец моим страхам пред студеным морем-акияном, ан нет. Худо ныне стало на Руси от лихих людишек. Не управляется Разбойная изба с татями. Сам я от них пострадал дважды. Первый раз, когда шел с купчишками. И обоз разграбили дочиста, и мне досталось изрядно. Кошель не жалко – государь Иоанн Васильевич новым одарит, не пожалеет за хорошую весть рублевиков. В ином беда – заветный ларец, в коем я вез дары от Елизаветы, отняли. А в нем окромя даров имелось еще и послание. Не иначе как тати соблазнились на златые печати. И осталась у меня одна радость – успел я сунуть парсуну загодя в укромное место, потому ее и не сыскали. Опосля того нападения подобрала меня некая сердобольная баба и выходила у себя. Я ведь поначалу вовсе памяти лишился – потом только, спустя год она ко мне вернулась. Тут я сразу в путь-дорогу засобирался, ан сызнова беда приключилась – вновь тати напали да, почитай, дочиста обчистили. В таком наряде являться к вашему государю мне показалось зазорно, вот я и решил в сельце подзаработать лечбой – все равно дороги развезло.
Но подьячий не сдается:
– Сам виноват. Объявился бы честь по чести, так тебя бы мигом к царю доставили.
– А ты что же себе думаешь, Митрофан Евсеич, у одной королевы Елизаветы вороги имеются? Их и у Иоанна Васильевича в избытке. Мне в Лондоне целый список напечатали – пред кем надо таиться, а пред кем можно и открыться. Одна беда – он в моей одежонке был, а ее с меня тоже сняли,- Это называется удар на упреждение. Я, мол, ни о чем не ведаю, известно оно тебе или нет, но от верных слут царя таиться не собираюсь,- Сказывал мне как-то о государевых ворах Григорий Лукьянович…