Перстень Царя Соломона
Шрифт:
– Да они уже и так обделались,- слышу мрачную шутку царя.
Вот он стоит возле меня. Высокий, с аккуратной кучерявой бородкой, цвета глаз не вижу, но мешки под ними изрядные, здоровый нос уточкой книзу, лоб высокий и в морщинах. Пока мелкие, но и для тех рано – ему ж еще и сорока нет, исполнится только через месяц. Одежду описывать не буду, в сумраке она все равно не блестит и тона ее все больше приглушенные, хотя цвет их я заметил – кроваво-красный, под стать сегодняшним занятиям.
Но как же он близко-то. Можно рукой пощупать. Настоящий. Из Рюриковичей. Только щупать не хочется, да и руки показывать нельзя – они же все в кровище. Впрочем, даже если проведу по нему, все равно испачкается не он – я.
– Ты чьих будешь, божий человек? – слышу над ухом.
Ишь ты, он еще и ласково может. С чего это вдруг и
кому? Рядом вроде ни одного человека из дворни Висковатых не наблюдается, а к опричникам так обращаться все равно что черта ангелом назвать. Царь же у нас богобоязненный. Он как человек пять – десять замучает, так, вернувшись с Пыточного двора, все утро поклоны перед иконами бьет. Со старанием. Я читал, что у него даже шишка со лба не сходит от усердия. Ну-ка, посмотрим, есть она или врали в книжках.
Украдкой поднимаю голову и… столбенею. Взгляд мгновенно напарывается на царский взор, жесткий и колючий. Внутри буравчиками злоба, в самой глубине – страх, а поверху пленочка ласки. Только тоненькая она. Дунь разок – и нет ее. И чего это он на меня уставился? Грим потек?
– Оглох, что ли, юрод?! Царь тебя вопрошает!
Это опять царевич. С огоньком не вышло, так он здесь норовит порезвиться…
Чего-чего?!.
Меня?!.
Царь?!.
И что делать? По плану ответ не предусмотрен. Нет текста в моей чумазой папочке, которая прозывается головой. Скалюсь во всю ширь рта. От уха до уха. Время тяну. И Ванька, как назло, замолчал. Плечом чувствую – затрясло мальчишку. Сидит ни жив ни мертв. Хорошо, что его правая ладонь под моими пальцами и сверху их закрывают тряпки-обноски. Всегда можно дать знак, напомнив про голос. Напоминаю. Молчит. Давлю на указательный – это условный сигнал.
– Бу-бу-бу-бу…
Ну все, вроде опомнился. И снова голос, но уже порезче, нетерпеливый и властный:
– А не встречал ли ты мальца тут, лет эдак десяти, божий человек? А я тебе денежку дам,- И нараспев: – Блестючую.- И показывает.
Ого! Целая копейка. С таким размахом не разориться бы тебе, государь. Вон сколько на плаху кладешь. За каждого по копейке платить – так и в трубу недолго вылететь. Но ответ-то давать надо. Гыгыкаю радостно, головой киваю, в сторону двери, что на крыльцо ведет, пальцем тычу.
– Точно ли туда убег? Не врешь, юрод? – Голос посуровел еще больше.
М-да-а. Терпение и выдержка явно не входят в число его добродетелей. Даже удивительно – все ж таки божий помазанник, можно сказать, без пяти минут агнец и где-то там почти святой. Как же тебя, скотину, уверить, что утек Ваня? Тему, что ли, сменить? Хорошо бы. Ну-ка, где у нас сценарий с подсказками? И что там у нас написано? Нуда, не слепой, сам вижу, что чистые листы.
Имея время и находясь в спокойной обстановке, даже после долгих рассуждений свои последующие действия я бы отверг сразу, накидав кучу возражений, и первое из них – нельзя рисковать, когда шансы на успех равны одному из сотни. Но времени на раздумья у меня не было, и обстановка к ним тоже не располагала, а потому я положился на интуицию и действовал исключительно по наитию.
– На,- я протянул Иоанну Васильевичу кусок мяса, вытянутый из-под собственного седалища,- пожуй!
В следующую секунду я успел проклясть и руки, и язык, но главное – голову. Последнюю особенно. В три этажа. Врубил интуицию, называется. А ты кнопочки не перепутал? Не нажал ту, что рядышком, с надписью: «Дурь несусветная»? Ах, не посмотрел. Наугад врубил? Ну-ну. Сейчас тебе покажут кузькину мать. Сейчас тебе их и врубят и отрубят. Все. Вместе с головой. Устроят замыкание. И не короткое, а вечное…
А мне в ответ удивленно, но вежливо:
– Благодарствую, божий человек.
Ой, мамочка! Да неужто пронесло?! Вот что значит статус блаженного. Свезло так свезло, как говаривал господин Шариков. Но кнопочка, которую перепутал при нажатии, по-прежнему продолжала на полную мощь вырабатывать эту самую дурь. По максимуму.
– Да ты пожуй, пожуй. Он, чай, вкушнее мальца будет. Али человечинка слашче? Привык? – И хихикаю, как идиот.
Хотя нет, почему как?! Он самый и есть. Во всей своей красе и… дури! Только-только судьба мне улыбнулась, только-только осенила крылом нечеловеческого гуманизма, едва успела ласково шепнуть: «Живи, малыш», а я что в ответ? Нет, мол, хочу в покойники и баста. Главное, никогда не считал себя дураком, а тут… И обиднее всего, что весь мой труд пошел насмарку. Хорошо хоть догадался изменить голос, да и то – не заслуга это, а, скорее, привычка. Я уже три дня как шамкал да повизгивал, вот и продолжал говорить точно так же.
«Вот теперь тебе точно песец»,- задумчиво сказал внутренний голос Чапаеву.
М-да, пес с ним, с Василием Ивановичем. Сам напросился. А вот Петьку, который Ванька, жалко. Он-то, в отличие от меня, свою роль исполнил на все сто – хоть сейчас во МХАТ. Ну извини, парень. Плохой тебе режиссер достался. Константин, но не Станиславский.
Или попытаться исправить? А как?
Ага, вон уже и за сабли народ схватился. Кое у кого из самых нетерпеливых клинки из ножен поползли. Что ж, негодование объяснимо. Самое время оборонить царя от насмешек, тем более что труда это не составит.
– Дозволь я его, царь-батюшка,- кривится в недоброй улыбке лицо царевича.
– Ишши, ишши, Мал юта, свово мальца! – отчаянно взвизгнул я, заметив мужика в треухе,- Чуток ошталось тебе ишкать-то. Вшего два лета ш половинкою.
Царь растерянно оглянулся.
– Это кто, Гриша? – спросил он удивленно.
– Юрод Мавродий, а прозванием Вещун,- хмуро ответил тот.- Стрельцы ныне сказывали: «Что ни поведает, все сбывается».
– Вона как, – удивился царь и посочувствовал: – А тебе, вишь, худое напророчил.
– Да у него, окромя худого, и нет ничего на языке,- сумрачно ответил Малюта.
«Чего это так сразу ярлыки-то вешать?!» – возмутился я и тут же «исправился».
– А внуки у тебя шлавные народятшя. И умные и пригожие. Ходить им в венцах нарядных да в одежах богатых,- выдал я после секундного раздумья.
– А ты – одно худое,- попрекнул царь и с любопытством спросил: – Можа, и мне что насулишь, божий человек? Скажи как есть, я не обижу.
А вот тут проблема. Я имею в виду доброе. Нет, может, оно что и было хорошего, только я об этом не читал. Но опять говорить гадость – тоже не с руки. Фортуна – девушка капризная, да к тому же экономная. Боюсь, что лимит удач для меня на сегодняшний день закончился .Разве что-нибудь ужасное, но к самому царю отношения не имеющее? За такое и впрямь не накажет – ему ж на людей плевать.