Шрифт:
Рисунок на обложке студии «VitalyArt»
1. Контрабандист
Разорвалось единственное звено, которое связывало Тихона Злотникова с прошлой, вполне уютной и сытой жизнью.
Нещадно побитая ржавчиной и равнодушная к переживаниям бывшего члена команды, старая посудина «Берта» под оглушительный рев двигателей наконец отвалила от причала. Это было последнее гражданское судно, завершавшее вояж по Братской Резервации перед введением эмбарго. Несмотря на яркие бортовые фонари, ночной туман быстро поглотил уставшую и потасканную бессчетными грузами, но все еще быстроходную старушку. Последним в тумане растворился сигнальный маячок на клотике.
Вспомнив, как постоянно маялся капитан от несварения желудка, Тихон мстительно пожелал, чтобы старику Мао сегодня выпала беспокойная ночь да пришлось бы побегать между рубкой
Да, контрабанда. Да, опаска. Но, благодаря занимаемой должности, плевое дело — сыплешь товар в презерватив, побольше воздуха в него, завязываешь и аккуратно вмуровываешь в поплавок смывного бачка. Спокойно доплываешь до столицы Резервации, благословенного города Братска, меняешь поплавок на штатный и передаешь товар доверенному человеку. К тому же прибыльное дело — за два-три рейса выходит столько бобов, словно пахал три года где-нибудь на шахтах.
Угрызений совести из-за того, что нарушает закон, Тихон не испытывал. Такова жизнь. В Бюро не жалеют денег на оплату наймитов, чтобы те не давали партизанам возможности продохнуть, а сами качают нефть безостановочно, добывают презренный металл, уголь и всякое прочее дерьмо. Партизаны делают все, лишь бы только доставить как можно больше беспокойства федералам. А так как среди наймитов неизбежно находятся те, кто, работая на БЭН, готовы кормиться и от партизан, сотни маленьких ручейков, благодаря коррупции, разрастаются в широкую реку под названием Незаконный Оборот, где дружным потоком плывут не столько наркотики и прочая гадость, сколько разные продукты и товары, запрещенные Девятой поправкой, с которой знакомы все, но самые отчаянные плевали на нее с высокой телебашни. Можно, конечно, стоять на берегу и, давясь слюной от зависти, смотреть, как правильные люди ловят рыбку в мутной воде и сколачивают состояния. А можно и ступить аккуратненько с краешка — так, чтобы ноги не очень замочить и в то же время не захлебнуться ненароком, если волна пойдет…
…Неприятности начались с того, что человек в Братске опоздал на встречу и заставил Тихона крепко понервничать.
Сидя в насквозь прокуренном баре и медленно потягивая пивко, Злотников раза три сверял наручные часы с часами, висевшими над барной стойкой. Из-за плохого зрения приходилось надевать очки, что было не совсем удобно. Не любят здесь очкариков. Если в очках, значит, умник. Если умник, то «сука, такие, как ты, виноваты в том, что творится вокруг…». От слов недалеко и до мордобоя. Это он знал на собственном опыте. А стеклышки свои берег почище всякой контрабанды. Потертая хромированная оправа, обернутая батистовым платком, лежала в кожаном футляре, обе лямки которого перекинуты через шею — так удобней поместить бесценный груз под мышкой. С платком были связаны приятные воспоминания: Тихон тиснул его на память об одной пассажирке, с которой однажды схлестнула судьба. Поначалу жужжавшая о своем далеком муже и о том, что ждет не дождется конца поездки, дамочка на деле оказалась такой страстной и ненасытной, что затрапезный закуток ничуть не смутил ее. Очки же Тихон выменял у барахольщика в Омске. Старая оправа тогда как раз требовала замены (и сейчас лежит на дне вещмешка в ожидании хорошего оптика — слишком шикарно разбрасываться такими вещами в нынешнее время). Новые очки подошли почти идеально, хоть и достались недешево — за три ящика консервов. И надевал он их только по крайней необходимости…
Человека все не было.
Первое время Тихон отгонял дурные мысли, рассуждая о странной иронии судьбы: наделяя Братск пафосным именем, едва ли его основатели полагали, что когда-нибудь этот город станет братской могилой для сотен тысяч людей. Одна их часть — добровольцы, отправившиеся защищать от чужаков столь ценные сибирские недра. Захватчики и прихвостни иноземцев — другая. Прикрываясь международным правом, захотели поделить Сибирь. В конечном итоге получили, правда,
Все началось, когда в охваченной террором и погрязшей в национальном вопросе России начался хаос, и новое правительство не могло более контролировать территории за Уралом. А чтобы огромный кусок не достался иноземным экспедиционным корпусам, среди властной элиты нашелся храбрец-удалец или, вернее, целая шайка таковых, рассуждавших подобно легендарному Стеньке Разину: «Так не доставайся же ты никому!» Все, что требовалось — нажать кнопку.
Это была странная война, которую и войной-то не назовешь. Крохотные, словно песчинки на огромном пространстве, лагеря иноземцев и добровольцев-патриотов, так и не успевших встретиться для открытых боев, за один миг превратились в могильники. Любые перемещения выслеживали из космоса сотни электронных глаз, предоставляя данные для точной бомбардировки, не давая возможности скрыться. Тысячи квадратных километров обильно распахали и удобрили ядерными зарядами, не пощадив города и поселки.
Небольшими группами уцелевшие обустраивались на клочках земли, в меньшей степени тронутых разрушениями и радиацией. Кто не принимал условия Великого передела, обрекал себя на смерть: падение в смуту и хаос произошло молниеносно. Сибирь превратилась в новый Вавилон — многоязыкий анклав, где небольшими группами обитали и коренные сибиряки, и выжившие иноземцы, и где практически не действовало цивилизованное право.
Не всем, прошедшим сквозь ядерное горнило, довелось увидеть первую весну. Тем, кто остался, пришлось выживать в аду. Это позже людей спасли великие сибирские реки — Ангара, Енисей. Их илистые поймы, десятилетия находившиеся в оковах гидростанций, после разрушения плотин вдохнули, наконец, воздуха и, спустя срок, благодатная почва дала жизнь лугам и пахотным землям. А в первые годы мор и голод царствовали там, где когда-то кипела жизнь.
Когда радиация пошла на убыль, пришлось решать, что делать с гигантскими просторами. Пока Россия зализывала раны Новой Гражданской, самые ушлые государства наспех состряпали Сибирскую Федерацию, разбив территорию на несколько Резерваций под эгидой Бюро эксплуатации недр (БЭН). Про выживший народ, который чинушные твари записали в бесправных поселенцев, никто не думал. И если кто надеялся на улучшение условий, то, вопреки их ожиданиям, мировые корпорации оказались не слишком чуткими к проблемам сибирских нью-индиан. Их больше интересовали месторождения — бывшие и вновь открываемые. Естественно, требовались волонтеры — большинство таковых находилось из числа поселенцев. На том и заканчивалось участие мирового капитала в жизни Резерваций. Когда-то на БЭН потрудился и Тихон, еще до того, как попал на старушку «Берту».
Новые поселения возводили неподалеку от зачумленных развалин, а подчас и прямо среди них. Не стал исключением и Братск — третье по счету городище под одним и тем же названием на том же самом месте. Люди перекочевали на дно бывшего водохранилища, где когда-то, лет сто тому назад располагался Братск эпохи первоначального освоения Сибири. В двадцатом веке его безжалостно затопили при строительстве очередной гидростанции, и теперь тот город, давший название месту, хоронился под толстым слоем ила. Возникший сверху новый Братск, третий по счету, обрел звание столицы Резервации. Здесь можно было сносно жить, но тоже без особой надежды на лучшее будущее. Для нормального существования требовался хоть какой-то порядок, но его не было. В этом власти обвиняли партизан-повстанцев, рушивших планы Бюро на восстановление контроля над Братской Резервацией и Федерацией в целом.
В Сибири предки Тихона обитали с незапамятных времен. Согласно семейным преданиям, первый Злотников, рожденный на этой земле, был сыном тунгуски и казацкого сотника из отряда знаменитого воеводы Перфильева. Генетическая память об этом смешении кровей нередко прорывалась в ком-либо из потомков, как это случилось у Тихона, — характерно развитыми скулами, густыми черными и немного вьющимися волосами.
По недоброй воле судьбы он стал первым, кто нарушил негласное правило Злотниковых жить только в Сибири. За год до всеобщей катастрофы покинул родной Иркутск и перебрался в европейскую часть. Причиной отъезда стала трагедия, лишившая его самых близких людей. Он не давал себе повода вспоминать то, о чем тяжело и сейчас даже мельком подумать. Так что в скитальца и одиночку Тихон Злотников, сорока трех лет от роду, превратился еще в благополучное время.