Первая Галактическая (сборник)
Шрифт:
«Отец… Как ты мог? Как ты можешь после этого дышать, жить, смотреть в глаза матери?.. Ты помнишь, как говорил мне: «Сын, пора становиться мужчиной». Я стал им, а ты?! Ты подставил меня, списал в процент потерь, а сам остался жить… Ради какой цели? В чем находишь ты оправдание и в чем ты его найдешь, когда я вернусь?..»
В этот момент Андрей хотел одного — вернуться и узнать, что орбитальная станция испарилась в пламени полного ядерного распада, не оставив ни одного обломка, или по крайней мере, что его отец выполнил свой долг, уйдя из жизни после бессмысленной, пирровой победы…
…Андрей не знал, что этому не суждено сбыться.
Бегунок уже сделал свое дело и деловито радировал о найденном двигателе, но на протяжении его пути через сфероидальное скопление обломков, в темных глубинах боевых палуб уже зажглись инфракрасные прожектора, и боевые машины тронулись вслед паукообразному роботу…
Спустя пятьдесят минут локального времени отряд роботов Земного альянса в поисках бегунка поднялся на боевую палубу крейсера колонистов, где в обманчивом оцепенении ждали своего часа десятки машин Свободных колоний.
Данте не подозревал, что так начинается ад.
***
Никогда Номад Берг не чувствовал так остро свою уязвимость.
Двигатели его корабля были демонтированы, и впервые за многие годы тот не мог сорваться с места по первому приказу хозяина.
Рассуждения Хьюго о том, что десять часов, необходимые для доставки и монтажа новых силовых установок, — это не срок, мало утешали Номада. Он боялся этого места и не пытался скрыть свой страх. Все вокруг пропиталось страданием и смертью. Тысячи мертвых тел плавали в темных коридорах и отсеках изуродованных кораблей…
Номад встал из–за пульта управления, со злостью посмотрев на ровную шеренгу мониторов. Все было готово к приему двигательной установки, и оставалось самое мучительное — ждать. Прошло уже три часа с того момента, как Хьюго с командой роботов исчез в недрах сфероида.
Номад раздраженно закурил и вышел в центральный салон.
Андрей томился ожиданием, сидя у прозрачной скорлупки реанимационной камеры, которую Хьюго приспособил для двухлетнего малыша. Мальчик спал, смешно раскинув руки, и его посапывание наполняло грубое и функциональное пространство отсека каким–то трогательным уютом.
Номад застыл в дверях. Сутулая фигура Андрея резко диссонировала с безмятежными чертами ребенка, словно между ними была незримая стена.
Он вздохнул, направляясь к бару.
— Выпьешь?
Не дождавшись ответа, он налил два бокала и протянул один Андрею.
Тот взял, равнодушно глядя в пол.
— О чем задумался, солдат? — спросил Номад, стараясь разогнать гнетущую тишину, и тут же пожалел о своем ироничном тоне. В глазах молодого парня вспыхнуло вдруг такое яростное пламя, что Берга по спине продрал ледяной озноб.
— Мы все погибнем… — выдавил из себя Андрей.
Ему безумно хотелось жить, но он–то знал, что война охватила весь освоенный людьми космос. Ни он, ни кто–либо другой уже не мог остановить бешеного танца смерти. Лавина галактической войны сметет человечество, оставив лишь единицы таких, как он, — постаревших без времени ребят, обожженных и наделенных запоздалым пониманием сути вещей.
— А как хочется жить… — яростно выдохнул он.
Номад хотел возразить, но осекся. Он понял, что не знает нужных слов.
— Оставайся с нами, — наконец нашелся он. Подумай, ведь тебе не хочется вновь стать одним из миллионов, идущих на смерть.
Андрей поднял голову.
— Спасибо. — В этом слове прозвучала горечь.
Он опрокинул в себя содержимое бокала и, закурив, откинулся на спинку кресла, чтобы дым не летел к колыбели.
— Мы все эгоисты, — внезапно сказал он, словно продолжая оборванную мысль. — Мы как чума. И только, вляпавшись в дерьмо, начинаем барахтаться, постигая извечные ценности, которые открыты за тысячи лет до нас…
Номад вдруг разозлился:
— Это ты, философ, извини, загнул. Ты не забудь, что защищал свои планеты. А если не веришь мне, посмотри на пацана. Я видел его родителей, расстрелянных в упор! Пацифизм тоже хорош только до определенной степени…
В этот момент корабль потряс удар.
Реанимационную камеру качнуло, Номада сбило с ног, и его проклятия смешались с плачем проснувшегося мальчика. Палуба под ногами вибрировала.
— Скафандры! — приказал он, вскочив на ноги.
Андрею не нужно было повторять дважды. Корабль еще раз тряхнуло. Где–то гулко взвыла сирена.
Когда он вбежал в салон с тремя гермокостюмами высшей защиты. Номада там уже не было, лишь малыш заходился беспомощным криком в своей колыбели. Схватив цилиндр индивидуальной аптечки, Андрей сделал ему укол снотворного и стал натягивать скафандр. Пока он возился с креплениями, ребенок в последний раз судорожно всхлипнул и затих, безвольно опустившись на дно реанимационного саркофага.
Андрей бережно поднял маленькое тельце и уложил его во второй скафандр. Включив автоматическую подачу кислорода, он убедился, что все работает исправно, и наглухо застегнул крепления. Скафандр слегка надулся, вспыхнул голубой индикатор на предплечье, что означало нормальную герметизацию.
Теперь уже по всему кораблю неистово выли сигналы тревоги.
— Номад, что у тебя, ответь! — спросил Андрей, включив коммуникатор.
— Не могу разобраться. Вижу какой–то отблеск на броне соседних кораблей. Хьюго не отвечает.
Радар показывает приближение шести объектов…
О, черт! У них характеристики планетарных танков!
Андрея передернуло.
Закрыв забрало своего гермошлема, он прикрепил скафандр с малышом на грудь, стянув его пустые рукава самоклеящейся лентой, и выскочил из салона.