Первая любовь

Коковин Евгений Степанович

Но еще больше хотелось встретить Олю.

Дома я пробыл не больше часа. Никаких новостей там не было, да и я ничего интересного ни маме, ни деду Максимычу рассказать не мог. На судно я должен был явиться только на другой день утром.

Наступал вечер, но было еще жарко. Ребятишки купались в Соломбалке, ныряя вниз головой с бортов лодок и плавая наперегонки. И я позавидовал им, чув­ствуя себя уже взрослым.

Сегодня на судне мы с Илько получили свою учени­ческую заработную плату. Деньги, как всегда, я отдал маме, оставив себе рубль. Теперь я мог

пойти в кино­театр «Марс», мог купить мороженое, выпить бутылку шипучего ситро. Но удивительное дело, все эти обычно желанные удовольствия сейчас меня не привлекали. Да, надо ведь сфотографироваться для комсомольского би­лета. Вторую карточку можно подарить на память Косте Чижову. И он мне тоже подарит свою с надписью.

Эта внезапно пришедшая мысль так обрадовала ме­ня, что я почти бегом направился к фотографии.

У ворот дома, где размещалась в то время частная фотография, висела застекленная витрина с карточками. Каких снимков тут только не было! На большом портре­те, прищурившись, кокетливо улыбалась молодая дама с огромной пышной прической. Седобородый старик смотрел с открытки сердито и строго. Пожилой усатый мужчина сидел на стуле, положив кисти обеих рук на колени. Около него стояла словно чем-то испуганная женщина. Ее рука лежала на плече мужа. Маленький, толстый, совсем голый мальчишка смотрел на меня удив­ленными, ожидающими глазами. Во время съемки ему, конечно, обещали, что из аппарата вот-вот вылетит птичка. Были на снимках большие семьи, компании, парочки.

И вдруг я увидел знакомое лицо. В правом нижнем углу витрины висела маленькая фотография Оли Лукиной.

Я позабыл обо всем на свете. Рука потянулась к снимку, но наткнулась на стекло. И мне вдруг захоте­лось иметь эту карточку! Но как ее достать? Витрина закрыта на замок. Я отходил от витрины и снова под­ходил к ней.

Я готов был отдать за фотокарточку Оли что угод­но. И тут же мне пришла простая мысль: попросить снимок у владельца фотографии. Даже не попросить, а купить. Ведь он может заменить маленькую карточку любой другой.

Я зашел в фотографию.

– Сниматься, молодой человек? – спросила меня жена фотографа. – Что желаете? Визитки, открытки, на паспарту?

– Нет, мне нужно самого фотографа, – чуть робея, сказал я.

Вышел фотограф, полный мужчина, известный всей Соломбале, и подозрительно оглядел меня. На мою просьбу он ответил:

– Из витрины не могу. Да и зачем тебе чужая кар­точка?

– Это не чужая… это моя сестренка, – почти бессоз­нательно соврал я. – Она уехала и просила меня схо­дить к вам.

– Сестренка? Тогда я могу отпечатать новые сним­ки, повторно. Это будет стоить одинаково, что один сни­мок, что три. Меньше трех не делаем. – Фотограф на­звал цену.

Но зачем мне три карточки? Что с ними делать? И все-таки я согласился и уплатил деньги.

– Завтра будут готовы, – сказал фотограф.

Взволнованный, я долго бродил по улицам Соломбалы. Трижды возвращался на свою улицу, потом опять выходил по набережной на Никольский проспект. Одна­ко Олю я так и не встретил.

На другой день, когда мы с Илько пришли на «Ок­тябрь», Павлик Жаворонков сказал, что комсомольское собрание будет проводиться в рейсе. Нас будут прини­мать в комсомол!

Работая со старшим машинистом, я попытался пред­ставить, как меня станут принимать. Я думал о том, как отнесутся к этому Оля Лукина и Костя Чижов. Поче­му-то вступление в комсомол у меня связывалось с Олей и Костей.

Тот день на пароходе тянулся на редкость долго и томительно. Мне хотелось скорее бежать в Соломбалу, в фотографию за заветными карточками. Несколько раз я вытаскивал из кармана квитанцию на получение снимков. Даже эта тоненькая бумажка казалась мне значительной и дорогой.

Закончив работу, я даже не стал обедать, не дож­дался Илько, наскоро умылся и ушел с парохода.

С волнением подал я квитанцию жене фотографа, и она взамен вручила мне конверт. Не попрощавшись, я вышел из фотографии и только на улице, оглядевшись, решился раскрыть конверт.

На моей руке лежали три совершенно одинаковые карточки. Они были маленькие, ровно подрезанные, по­блескивающие глянцем.

Да, это была она, Оля. Прямой, задумчивый, чуть строгий взгляд. И вдруг мне показалось, что в этом взгляде затаился укоризненный вопрос, обращенный ко мне: «Зачем ты это сделал?»

Я поспешно спрятал снимки в конверт и засунул в карман.

– Я не виноват. Не сердись, Оля! – прошептал я и сразу же поймал себя на том, что разговариваю сам с собой.

И тут мне стало весело, даже смешно. Я вспомнил концерт в клубе судоремонтного завода и артиста, ко­торый пел: «Я люблю вас, Ольга…»

С легким сердцем я быстрее зашагал к дому. Ничего особенного не случилось. Эти фотоснимки никто не уви­дит.

– Мама, – сказал я, – сегодня я не успел пообе­дать на судне. Дай мне чего-нибудь поесть!

Пока мама накрывала на стол, я вышел на крыльцо и снова вытащил конверт. Мне все еще не верилось, что у меня есть Олина фотография.

Сидя за столом и обедая, я случайно взглянул в окно и увидел… Олю. Она шла по противоположной стороне улицы. Я вскочил.

– Спасибо, мама. Я скоро приду.

– Куда ты? – всполошилась мать. – А второе? На второе запеченная в молоке треска. Ведь ты ее любишь!

Ах, мама, мама! Я люблю все на свете! Как жалко, что я ничего не могу тебе рассказать! Я знаю: ты не стала бы смеяться, как другие, но ты удивилась бы и, наверное, не поверила.

Я шел за Олей, не решаясь догнать или окликнуть ее. Но подходя к набережной Соломбалки, я ускорил шаг, и она с противоположной стороны увидела меня.

– Где вы были? – спросила Оля и засмеялась. – Неужели вы все время сидите дома?

– Нет, я был в море, в рейсе.

– Ах, я и забыла. Ведь вы моряк. Счастливец! Как мне хотелось бы в море! Если бы был жив папа, он обя­зательно взял бы меня в море. На море очень красиво?

– Красиво, – ответил я, думая совсем о другом. Я думал о фотокарточках, лежащих в кармане. – Вы куда идете, Оля?