Первая Ведогонь
Шрифт:
Вглядитесь снова в то самое первое предложение из приведенного мной отрывка. Перечитайте его.
Оно настолько привычно и для ученых и для наших воспитанных простонаучным воспитанием мозгов, что мы его спокойно проглатываем и отправляемся рассуждать об открытиях, королях и капусте, древнеиндийской литературе и состояниях сознания уже в том состоянии, в котором все будет принято правильно и с восторгом, если только не произойдет полного засыпания. Что, кстати, верный признак настоящего научного чтива.
Но мы поставим опыт. Представьте себе, что я пишу сейчас сразу две книги,
«Интерес к психическим состояниям, в которых оказывался человек и которые определяли во многом его поведение, внешний вид, деятельность…» — конец страницы.
Начало следующей страницы — «…появился в глубокой древности…»
Теперь войдите в состояние второй книги, в конце концов, войдите в состояние людей древности, и скажите: у них действительно был интерес к «психическим состояниям»?!
Или же они искали нечто другое, Душу, например, Атман, Тео?
Как можно было срастить эти два рассуждения из совсем разных книг и миров? Либо по большой охоте приписать своему предмету доисторическую глубину и древность, либо находясь в «логике сна», где все это выглядит потрясающей эврикой!
Глава 9. Узнать или понять
К чему, собственно говоря, я придираюсь в высказывании: «интерес к психическим состояниям появился в глубокой древности»?
Ведь любой человек, у которого голова на плечах, прекрасно мог бы понять то, что автор не высказал или высказал криво. Понять за автора, понять как бы вопреки тому, что сказал автор. Например, что речь идет о том, что «психические состояния», как состояния «психики», существовали всегда, когда существовала эта самая «психика». А у людей всегда было то, что наука сейчас называет «психикой». И люди, надо думать, давно начали обращать внимание на то, что вещь, обозначенная этим словом, изменчива и меняет свои состояния. Разве нельзя понять и простить такие простые вещи?!
Вот именно к этому: я гляжу на написанное и понимаю его, — я и придираюсь. Во-первых, потому что понимать приходится не то, что написано, а то, что не написано. А для этого надо сначала узнать в написанном нечто, что указывает, что я должен додумать, чтобы испытать «ощущение понимания».
А во-вторых, написанное надо читать. Просто читать, а не понимать. Если же автор заставляет читателя понимать себя, значит, он преследует еще какую-то цель, помимо заявленной. Например, заставить или научить думать. Но и это должно быть сказано! Однако ученые очень часто не только себе позволяют иметь внутри рассуждения совсем иные скрытые цели, но и упорно приучают нас к тому, что таков и есть способ познания истины. То есть каков?
Отнюдь не заставить нас думать, создав из своего рассуждения задачу, побуждающую к движению мысли, как делают детективы. А, загромоздив путь к истине так, чтобы движение легким не казалось, и нам было бы трудно заметить, что кто-то мутит воду, чтобы половить в ней рыбку. Возможно, в этом даже есть величие школы, потому что человек, который прорвется сквозь научный способ рассуждать, действительно обретет силу для разгадывания самого себя.
Пока же могу сказать: язык исследования должен быть точен, если ты действительно ставишь себе целью описать действительность. В данном случае ученый не имел права говорить от лица древних. За них он мог только предполагать. А вот от себя он должен был сказать: «Интерес к тому, что психологи называют психическими состояниями, появился в глубокой древности…»
И тогда в исследовании сразу же появилось бы движение, потому что это высказывание тут же вызывает вопрос: а что психологи называют психическими состояниями? И если они именно это ими называют, то подтверждается ли их понимание тем, что интересовало древних?
Не буду говорить о тех разочарованиях, которые бы принесли ответы на эти вопросы, но вот о чем надо обязательно сказать, так это о том, что такая «маленькая тактическая хитрость» в подаче своих построений, на поверку, оказывается хитростью военной. Сообщество по имени Наука все еще ведет сражение за захват власти в мире, а на войне все средства хороши. Наверное, даже истина, когда она полезна. Про ложь и не говорю.
Этот прием или привычка писать то, что надо, а не то, что есть, — важнейший слой сознания всех членов научного сообщества, это, так сказать, важнейшая часть их «психологии». Те, кто начинает говорить, что есть, в ущерб тому, что надо, — предатели и изгои.
Но то дела сообщества и вопрос душевного выбора каждого ученого в отдельности. Я говорю сейчас не о личностях, которые могут быть самыми разными и у ученых, а об «общественной психологии», являющейся одним из слоев сознания всех членов научного сообщества. А через них проникающей в общество, то есть в нас. И опять же, мне нет нужды обвинять в чем-то ученых, как не обвиняет врач пациента в болезни. Я просто описываю явление и создаю орудия самозащиты, точнее, лекарство в виде способа очищения своего сознания от таких заразных загрязнений.
Ученые как хотят, а мы должны знать, как справиться с собственными помехами. Неважно, от кого и как мы их подцепили. А то, что этот вирус очень распространен, я постараюсь показать на примерах.
Итак, часто ученый не только сам не видит, что рассуждает не чисто, но и как бы старается приучить нас питаться подобной «рыбой второй свежести», чтобы с него и не спрашивали другого. Если вы увидели это в предыдущем рассуждении, то без труда распознаете и в следующем высказывании того же Т. А. Немчина.
«В VI в. до нашей эры Гераклитом был отмечен противоречивый характер определения понятия «состояние» и его содержательной трактовки. Гераклит указывал, что само слово «состояние» свидетельствует о постоянстве, устойчивости этого психического феномена» (Там же).
Вот уж не подозревал, что международным языком философии в VI веке до нашей эры был русский! Бедный Гераклит, о котором и свидетельств-то почти не сохранилось, оказывается, был основоположником научной психологии состояний и вел споры о «психических феноменах»!..