Первая встреча – последняя встреча
Шрифт:
– Они возместят мне его! – провозгласила она, схватив свою трость.
Я нисколько в этом не сомневался.
Итак, я не убил Гитлера. Как видите, довольно было пустяка…»
Может показаться, что это была сцена из жизни сумасшедших, но на самом деле всё не так просто. Мать Романа, конечно, была особым человеческим экземпляром, но и сынок, как вы вскоре узнаете, тоже оказался занятным фруктом… [3]
Итак, Роман закончил летную школу «Авора» в Провансе и должен был получить звание младшего лейтенанта. И вот торжественный выпуск училища. 300 курсантов стоят на плацу, построенные в ряд. С каждого из них портной снял мерки, для всех сшиты мундиры. У Гари денег не было, но мама прислала ему 500 франков, которые одолжила на рынке, где ее так хорошо знали. И вот все стоят в ожидании аттестации. Одновременно идет распределение. Роман мечтает о том, что хорошо бы получить
3
Учитывая склонность к мистификациям, невозможно отрешиться от мысли, что и в этом случае фантазия увлекла автора. Может быть, в жизни с уст матери сорвалась в беседе мечтательная фраза о том, как было бы красиво, если б ее сын убил Гитлера. А писатель развил эту мысль, учитывая характер матушки, в очаровательную историю.
Оглашаются списки, и вот уже процедура подходит к концу, а Роман все не слышит своей фамилии. Наконец церемония окончена, и Гари понимает, что он единственный из 300 курсантов, который не получил звания младшего лейтенанта. С ним поступили очень жестоко. Ему даже не дали звание сержанта или старшего капрала. Он получил самый низший офицерский чин – капрала. Это следующее звание после солдата. Он учился очень хорошо. И несомненно заслуживал самого лучшего назначения. Но выяснилось, – его не аттестовали потому, что он не был натурализованным французом. Для того, чтобы летать в небе Франции и защищать ее от врагов, нужно было более десяти лет быть ее гражданином. А Роман и его мать только три года назад получили гражданство. Гари вспоминает: «Я был убит, уничтожен, но даже, по-моему, улыбался. Товарищи стояли рядом, возмущенные этой несправедливостью». Но самая главная забота, которая тревожила и беспокоила Романа, – как он скажет об этом матери. Она ведь связывала с ним все свои честолюбивые надежды и замыслы. Если поведать ей всю правду, то рухнет ее святая вера во Францию, в страну, на которую она молилась всю жизнь. Этого Роман допустить не мог.
Он ехал домой убитым. И только за несколько километров до Ниццы вдруг понял, что скажет матери.
Он явился в зал отеля «Мермон» и сразу же поймал ее взгляд. Это был взгляд затравленного зверя, ибо мать сразу поняла, что сын – не офицер, а всего-навсего капрал. Он сказал: – Иди, иди сюда, я тебе должен объяснить. Это временно, это временная заминка. Иди сюда, чтобы нас никто не слышал.
Он потащил ее в зал ресторана, и они сели за свой столик, где вели серьезные беседы. И Роман продолжал: – Это дисциплинарное взыскание, через полгода его снимут. Дело в том, что я обольстил жену коменданта школы. Я знал, на что иду, но не мог устоять. Понимаешь, а денщик засек нас и донес.
У матери на лице появилось этакое заинтересованное выражение – она вспомнила Анну Каренину, свои романтические мечты о многочисленных любовных победах сына…
– А она красива? – спросила мать Романа.
– Очень, – ответил он.
– Скажи, она тебя любит?
– Да, любит.
– У тебя есть ее фотокарточка?
– Нет, но она обещала прислать.
И тут взгляд матери стал довольным и лукавым.
– Дон-Жуан, Казанова! Я горжусь тобой, мой мальчик. Ты будешь ей писать?
Роман замялся.
– Ты должен ей обязательно написать! – сказала мать, и лицо ее засветилось гордостью. – Единственный из трехсот, который не получил звания младшего лейтенанта! Какой молодец! Расскажи мне всё подробно.
«Моя мать обожала, – писал Роман Гари, – красивые истории. И я их рассказал ей очень много…» [4]
…Роман Гари приехал в часть, куда получил назначение капралом. Ему досталось от солдатни. Все знали его историю, знали, что он – неудавшийся курсант. Они называли его лейтенантом отхожих мест. И действительно, в течение нескольких месяцев Роман занимался тем, что чистил уборные. И говорил при этом, что смотреть на места общественного пользования ему было приятней, чем на лица солдафонов.
4
Красивые истории наш будущий сочинитель рассказывал потом и своим читателям.
Перед войной он уже был инструктором летной школы. Совсем незадолго до начала войны, в 1939 году, Роману прямо к самолету принесли телеграмму: «Мать серьезно больна. Немедленно приезжайте».
Ему понадобилось двое суток, чтобы добраться от аэродрома до Ниццы. Он взял на вокзале такси, ворвался в отель «Мермон», стремглав взбежал в каморку, где жила его мать… Но там никого не было, уже стоял запах нежилого помещения. Ему сказали, что ее перевезли в клинику «Сен-Антуан». Он рванул туда. И там, в больничной палате, нашел осунувшуюся, измученную мать, которая выглядела очень плохо. Вид у нее был растерянный и виноватый, а в изголовье, на самом видном месте стояла фотография Романа, снятая, когда он выиграл турнир по пинг-понгу в 32-м году в Ницце.
Роман просидел у нее двое суток, не снимая фуражки, козырек которой прикрывал его глаза. А потом наступило время, когда ему надо было возвращаться в полк. Вот как описал Роман Гари в книге «Обещание на рассвете» прощание со своей матерью.
«Главное, за меня не беспокойся. Я старая кляча. Раз до сих пор протянула, то и еще продержусь. Сними фуражку». Я снял. Она перекрестила мне лоб и по-русски сказала: «Благословляю тебя». Моя мать была еврейкой. Но это не имеет значения. Главное было понять друг друга, а на каком языке мы говорили, было неважно. Я направился к двери, мы еще раз улыбнулись друг другу. Теперь я чувствовал себя совершенно спокойно. Какая-то частичка ее мужества перешла ко мне и навеки во мне осталась. Ее мужество и сила воли до сих пор живы во мне и только затрудняют мне жизнь, не давая отчаиваться». Больше они уже никогда не увидятся…
О военной одиссее Романа Кацева (он еще не стал Гари) можно было бы написать отдельный роман. Но я ограничусь несколькими наиболее колоритными случаями. Франция мгновенно проиграла войну. Воспринятый от матери несуразный, слепой патриотизм Романа заставлял его верить до последних минут, что его Родина (а ею он считал Францию) обязательно победит. Капитуляция повергла его, как и немало других французов, в шок. Часть военных хотела продолжать войну, перебраться в Северную Африку, в колонии, и оттуда оказывать сопротивление фашистам. Другие связывали надежды с Англией, откуда молодой полковник де Голль 16 июня 1940 года призвал французов к освобождению Отечества. Патриотически настроенные солдаты и офицеры стали искать пути, чтобы перебраться в Лондон. Однако тех, кто хотел продолжать войну с немецкой армией, коллаборационистское правительство объявило дезертирами и изменниками.
Аэродром Бордо-Мериньяка представлял собой в июне 40-го странное зрелище. Здесь столпилось огромное количество самолетов, выпущенных Францией за последние четверть века, эдакая своеобразная ретроспектива. На этих самолетах бежали от немцев военные и штатские, генералы и рядовые, вывозились из парижских домов ковры, собаки, канарейки, кошки, ценная живопись, кое-какая мебель, а также дети, проститутки, старухи…
Роман был, разумеется, среди тех, кто намеревался отправиться через Ла-Манш. Идея была проста: угнать с товарищами, настроенными так же, как он, один из самолетов и перелететь в Англию. Это было опасно, самолеты охранялись, и любая неудачная попытка кончилась бы военным трибуналом. Не говоря уж о том, что молодые летчики освоили только две модели самолета, а чтобы поднять в воздух незнакомую модель, не мешало бы подучиться. Три товарища, Пьер-Жан де Гаш, Клеман по прозвищу «Красавчик» и Роман, присмотрели для побега самолет «Дена-55». Это была новая машина, никто из них на ней не летал. Наступило время побега в Лондон. Они выслушали последние инструкции механика, который сочувствовал им и помогал, и стали усаживаться в самолет. Им предстояло в сопровождении механика сделать круг над аэродромом, освоиться с приборами, самостоятельно произвести посадку и, оставив механика на земле, снова взлететь и взять курс на Англию. Де Гаш, в биографии которого было больше всего летных часов, был первым пилотом. Он дал знак, и все они стали затягивать лямки парашютов. Роман немножко замешкался – были проблемы с поясом. Но он справился с этим и уже занес ногу на трап. Но тут, выкрикивая его имя и жестикулируя, к самолету подъехал на велосипеде дежурный.
– Сержант, вас срочно вызывают на командный пункт. К телефону.
Звонить могла только мать. Больше было некому. Как она пробилась сквозь хаос и неразбериху средств связи поверженной страны, было невозможно понять. Товарищи решили, что сделают пробный круг без Романа, а высаживая механика, заберут его у ангара. Одолжив велосипед у дежурного капрала, Роман помчался по летному полю. Поравнявшись с командным пунктом, он взглянул на взлетающий «Дена-55». Самолет уже набрал высоту метров в 20—25. И вдруг… на несколько секунд неподвижно завис в воздухе, потом накренился на одно крыло, спикировал на землю и, рухнув, взорвался. Роман замер, глядя на столб черного дыма. Потом ему часто приходилось видеть такой столб над погибшими самолетами… Тогда он пережил первый из ожогов внезапного и полного одиночества. Их будет еще очень много. А вот что написал потом сам Роман о своем последнем телефонном разговоре с мамой: «Я не в состоянии передать, что мы друг другу говорили. Это был набор криков, слов, всхлипов, которые не поддаются членораздельному воспроизведению. С тех пор мне всегда казалось, что я понимаю зверей… После того телефонного разговора я всегда узнавал крик самки, потерявшей своего детеныша… Мать закончила комическими словами из жалкого поэтического словаря… Я вдруг услышал далекий всхлипывающий голос: