Первое дерево
Шрифт:
— Зачем вы его мучаете? — спросила она сиплым шёпотом, потому что горло было ещё перехвачено от рыданий по звёздной тоске.
Финдейл не отвёл глаз, но руки у него задрожали. И он ответил тихо, но внятно, чтобы слышать его могла только Линден:
— Мы не собирались приносить ему вреда. Наоборот, мы хотели защитить его от той боли, которую ему так или иначе придётся ещё испытать.
Сказав это, Обречённый резко отвернулся и отошёл, словно удерживая себя от дальнейших откровений.
Великаны тоже встали на ноги, и подошли к Линден. Они были ошеломлены не меньше её. Мечтатель помог встать Ковенанту. Элохимы снова начали подниматься на склоны
…Это входит в наши намерения? Ей срочно надо было рассказать об этом Ковенанту и Великанам. А разве нет? От какой такой боли или раны собираются элохимы защищать его? И почему у них возникли разногласия? В чём разница между Дафин и Чантом?
На верхушке кургана вновь появилась Инфелис. Она всё ещё была окутана светящимся коконом, но в любую секунду могла выпорхнуть из него, как прекрасная бабочка, чтобы поразить воображение гостей элохимпира. Но даже сквозь мерцающую вуаль она встретилась с Линден глазами и уже не отпускала её.
— Солнцемудрая, — раздался голос, не менее богатый обертонами, чем одеяние его хозяйки — самоцветами, — элохимпир начался с ритуала совместного выражения нашего естества. Сохрани его в своём сердце и попробуй постичь его суть. Но он уже в прошлом, а в настоящем перед нами ваши чаяния, которые привели вас сюда. Подойди. — Она грациозно воздела руку в приглашающем жесте. — Пришла пора поговорить об этом.
Линден повиновалась, словно жест Инфелис лишил её последних остатков воли. Но, увидев, что её друзья потянулись вслед за ней, не желая оставлять её одну, несколько воспрянула духом. Ковенант догнал её и пошёл рядом. Великаны пристроились чуть позади. В таком порядке они и поднялись на курган и остановились почти на самом верху, не осмеливаясь, однако, подняться туда, где стояла Инфелис. Её лицо находилось теперь на уровне лиц Мечтателя и капитана, но она продолжала смотреть исключительно на Линден. Обмен взглядами продолжался так долго, что та почувствовала себя абсолютно голой под этим сверхъестественным взглядом; и всё же ей удалось сдержать страх и не опустить глаз.
— Солнцемудрая, — наконец снова заговорила Инфелис, — Великан Гримманд Хоннинскрю наверняка поделился с тобой своими воспоминаниями о прошлом посещении Элемеснедена. А значит, тебе известно, что мы раздаём наши дары очень осмотрительно. Мы обладаем таким могуществом, что многое может быть опасным для людей, и если мы не делимся этим, то, только заботясь о вас. А сила и знание, которыми пользуются неумело, быстро становятся запятнанными. Так что даже если они не обратятся против того, кто не способен их удержать, то постепенно растрачивают все свои полезные качества. К тому же в последнее время визиты надоедливых провинциалов нас только отвлекают, и для того, чтобы отбить у них охоту приходить по пустякам, мы объявили, что за всё, что от нас будет получено, придётся платить, и более того — если проситель не сможет преподнести нам ответный дар, который нас удовлетворит, ему будет отказано.
Но ты — Солнцемудрая, и мы видим сами, насколько необходим вам наш ответ. И потому за него я не стану требовать с тебя и твоих спутников никакого выкупа. Если то, что вы ищете, в наших силах вам предоставить, вы получите это.
Никакого выкупа? Линден в удивлении воззрилась на Инфелис. Колокольчики подняли невообразимый трезвон, совершенно не давая ей думать. Казалось, что все элохимы принимают участие в их разговоре на вершине кургана.
— Можешь говорить. — В голосе чародейки прозвучали властные нотки, приказывавшие поторопиться.
Линден вздохнула про себя. Господи Иисусе! И оглянулась на своих спутников, словно в поисках поддержки и вдохновения. Она же должна знать, что говорить, ей уже давно следовало бы подготовиться к этому разговору! Но ведь думала она только о том, чем будет расплачиваться, а вовсе не о том, что просить. Предложение Инфелис и проклятые колокольчики окончательно сбили её с толку.
И тут взгляд её упал на Хоннинскрю. Все его былые сомнения исчезли, и сейчас в глазах Великана горело страстное желание. Линден ухватилась за него как за соломинку — ей так нужна была хоть пара минут, чтобы собраться с мыслями. Стараясь не смотреть на Инфелис, она сказала как можно спокойнее:
— Я здесь впервые. Пусть сначала говорит капитан. — И с громадным облегчением ощутила, как взгляд Инфелис обратился к Великану.
— Что ж, говори ты, Гримманд Хоннинскрю.
Первая окаменела, словно до сих пор не могла поверить, что ему ничего не грозит. И всё же она не могла не кивнуть ему, разрешая говорить. Взгляд Мечтателя подёрнулся дымкой, словно его посетило некое видение.
Глаза Хоннинскрю сверкнули надеждой из-под щетинистых бровей, и он сделал шаг вперёд. Затем откашлялся, приосанился и сказал сиплым от волнения басом:
— Ты оказываешь мне великую честь. Но прошу я не за себя, а за своего брата — Морского Мечтателя.
Мечтатель встрепенулся и теперь неотрывно смотрел на Хоннинскрю.
— Его беда вам известна: Глаз Земли сразил его до немоты ужасным видением. И тот же Глаз Земли ведёт нас в нашем Поиске. Я прошу вернуть ему утраченный дар речи, чтобы он мог стать нам лучшим проводником, чем до сих пор. И ещё потому, что это облегчит его извечную боль.
Он замолчал, хотя было видно, что ему очень хочется добавить пару разъяснений, но торжественность момента его сдерживала. Линден видела, как бьётся жилка у него на шее, и понимала, каких трудов ему стоит удерживаться от слов, в то время как Инфелис внимательно и изучающе смотрит на Мечтателя.
Мечтатель ответил ей беспомощным, полным надежды взглядом. Все его мощное тело мучительно напряглось в страстном желании говорить снова. Он был похож на слепого, внезапно увидевшего проблеск света.
Но Инфелис недолго изучала его; почти тут же она снова обернулась к капитану.
— Да, конечно, голос твоего брата можно восстановить, — сказала она равнодушно. — Но ты сам не знаешь, о чём просишь. Его немота неотъемлема от Глаза Земли, как день неотъемлем от восхода солнца. Исполнив твою просьбу, мы лишим его возможности видеть невидимое обычным людям. А вот на это мы не имеем права. Мы не можем убить его дар тебе в угоду. И причинять ему вред тоже не в наших принципах.
Глаза Хоннинскрю выкатились из орбит; в нём накопилось столько всего — сочувствие к брату, надежда на его выздоровление и острое разочарование в отказе, — что он никак не мог найти подходящих слов, чтобы убедить, уговорить, умолить чародейку передумать, но холодный взгляд. Инфелис и властное «Я все сказала» остановили его на полуслове.
Искры надежды угасли в глазах Мечтателя и подёрнулись пеплом смирения. Он пошатнулся и опёрся на плечо брата. Но Хоннинскрю даже не поднял головы: он никак не мог примириться с тем, что так долго вынашиваемая мечта, столь светлая надежда уничтожена несколькими короткими словами. Он не пытался скрыть горе, исказившее его мужественное лицо.