Первое имя
Шрифт:
— Вижу свет, вижу свет! — совсем близко в тумане раздался ее голос. — Кто это светит?.. Ты, Гена?.. Посвети еще.
— Как ты туда забралась? — хрипло спросил Гена.
— Я вовсе не забралась. Я бежала к Степуше на траншею и просто заблудилась, потому что туман и ничего не видно. Потом все зашаталось, зашумело, и теперь уже нельзя идти назад, я стою и стою здесь. Даже сесть нельзя, потому что совсем места нет и скользко… Ой, мне уже так надоело стоять!
Сначала, когда Паня догадался, что Женя очутилась на оконечности мыска, отрезанного провалом от борта выработки, его накрыла горячая волна и сразу вслед за этим оледенил ужас… Как долго еще продержится этот островок из мокрой и скользкой глины, обглоданный со всех сторон оползнями? Каждую минуту оползни могут закончить свою страшную работу, и тогда…
— Слушай меня, Женя! — сказал Гена, выдавая свой страх лишь преувеличенным спокойствием. — Ты еще постой немного, а мы с Паней скоро вернемся и перетащим тебя к нам. Только ты не шевелись, а то поскользнешься на глине, упадешь и ушибешься. Чтобы тебе не было скучно, я положу фонарик на землю. Смотри на него… — И Гена отрывисто приказал: — Пестов, за мной! Надо брус от лестницы. Быстро!
— Спасибочки, Гена! — поблагодарила Женя. — Только приходите скорее.
Нельзя было терять ни секунды.
Два сердца
Мальчики уже бегут вдоль борта старой выработки, не обращая внимания на дорогу, да и не различая ее толком. Паня летит на землю и вскакивает; падает и Гена, но нагоняет его. Оба они хорошие бегуны и умеют терпеть боль. Паня притрагивается языком к ладони: солоно — ободрал руку при падении…
А где лестница, возле которой лежали брусья? Кажется, что ее успели отнести за сто километров. А может быть, они в тумане проскочили мимо.
— Где лестница? — кричит Паня.
— Вот она!
Два бруса лежат на земле — длинные, мокрые и занозистые на ощупь.
«Не унести! — думает Паня. — Больно велики, да и намокли». Но он уже приподнимает брус, кладет его конец себе на плечо. Другой конец поднимает Гена, почти невидимый в тумане. Брус уже на плечах — тяжелый брус, режущий плечо острым ребром.
— Взяли, понесли! — говорит Гена.
— Несем! — сквозь зубы отвечает Паня.
Головным идет Гена.
— Тяжелый! — жалуется на брус Паня.
— Зато длинный, достанет до нее, — отвечает Гена и советует своему напарнику: — Ты не разговаривай, а то дыхание потеряешь.
Дыхание? Какое там дыхание!..
Пересохшие губы Пани захватывают все меньше воздуха. Под непомерной тяжестью подгибаются ноги и, кажется, потрескивает спина.
— Несем, несем, Панёк, держись! — подбадривает Гена.
— Сам… держись! — храбрится Паня и чувствует, что с каждым шагом ему все труднее отрывать ногу от земли.
Да скоро ли борт старой выработки, скоро ли? Минутку бы отдохнуть… Нет, не может быть отдыха, пока в тумане над пропастью, на глыбе мокрой, расползающейся глины стоит Женя, даже не подозревающая, что ей грозит.
Брус становится чуть-чуть легче, и Паня замечает, что спина Гены приблизилась к нему. Значит, Гена взял брус поближе к середине, приняв на себя больше тяжести.
— Ты зачем передвинулся? — протестует Паня. — Сдвинься вперед.
— Не разговаривай! Я сильнее… — отвечает Гена.
До старой выработки, по представлениям Пани, еще далеко, а силы иссякли. Он обливается потом, в груди точно железный ком залег — не продохнешь, и сердце громко стучит, бросая при каждом ударе красные сполохи в глаза.
Неожиданно для самого себя Паня падает на колени, дышит, захлебываясь, и все не может вздохнуть всей грудью.
— Вперед! — со слезами в голосе кричит Гена, порываясь вперед, отчего брус на плече Пани больно дергается.
Паня стоит на коленях, ловя ртом воздух. Надо встать, надо, но силы совсем оставили его, тупая неодолимая тяжесть прижала его к земле. Никогда не встать ему на ноги, никогда…
— Опусти брус на землю! — Гена произносит слова с отчаянием и яростью, будто откусывает их одно за другим. — Я один потащу, а ты отдыхай!
Брус сам собой поднимается, освобождает Панино плечо. Это сделал Гена, взявший брус посередине, взваливший на себя всю тяжесть. Паня видит его фигуру, слышит его дыхание.
Пошатываясь, Гена делает один шаг, другой… И скрывается в тумане.
Ушел… Один ушел! Что же это? Он ушел, а Паня все еще стоит на коленях, прижатый к земле своей слабостью. Да как же это можно, как можно?.. Теперь самое главное, самое страшное — не его слабость, а стыд за свою слабость, за то, что Гена один ушел от него в туман.
— Я сейчас, сейчас! — сквозь зубы цедит Паня. — Я сейчас!
И вот он понемногу отрывается от земли, встает на ноги, идет, спотыкаясь, но все же идет…
И видит Гену.
Он стоит, уткнув один конец бруса в землю и отвалившись немного назад; слышно его дыхание — громкое, точно Гена всхлипывает. Паня молча поднимает конец бруса от земли, кладет себе на плечо.
— Можешь? — спрашивает он. — Можешь, Гена?
— Вдвоем… смогу, — отвечает Гена. — Несем?
— Понесли!
И они несут брус. Несут медленно, так как чувствуют, что теперь торопливость может погубить все дело.
«Ничего, ничего, Гена, несем! — думает Паня. — Может, еще успеем».
— Стоп, пришли! — говорит Гена. — Опускай, Панёк!
Пришли? Неужели пришли?.. Несколько секунд Паня стоит, покачиваясь на ослабевших, дрожащих ногах. Воздух все еще не может заполнить его грудь, а перед глазами мечутся, сталкиваются красные и зеленые искры.