Первое правило (в сокращении)
Шрифт:
Пайк свернул к Малибу-каньону и продолжал двигаться, пока не заехал далеко на холмы. Заглушив двигатель, он вышел.
«Однажды вечером четверо мужчин, которых ты не знал и с которыми никак не был связан, ворвались в твой дом. Они убили тебя и твоих близких, уничтожили все, чем ты дорожил. У тебя не осталось ничего, кроме прожитой жизни и смерти».
Отпечатки Фрэнка Мейера нашли на пистолете Муна Уильямса. Вскрытие показало, что у Уильямса была порвана локтевая связка, в локтевой и лучевой кости обнаружились трещины. Именно это воспоминание о друге Пайку хотелось сохранить. Потеряв форму,
Пайк вернулся к джипу и открыл футляр, лежавший на заднем сиденье, вынул револьвер и три заряженных барабана, в двух из которых все шесть патронов были на месте, а в третьем не хватало половины. Он поднял «питон», выстрелил шесть раз и перезарядил его. После еще шести выстрелов опять последовала перезарядка и еще шесть выстрелов. Последними прозвучали три выстрела. Всего двадцать один.
— До свидания, Фрэнк.
Спустя три недели, через день после того, как с руки сняли гипс, Михаил Дарко хмуро смотрел вдаль, на ровные сухие поля за стенами тюрьмы Коркоран. Предыдущие две недели Дарко провел на острове Терминал, в федеральной тюрьме, где, как он думал, ему предстояло пробыть еще много лет. Он пытался выяснить, почему его переводят, но никто не удостоил его ответом.
Здание тюрьмы за пыльными окнами фургона приближалось, увеличиваясь в размерах. Дарко рассчитывал войти здесь в контакт с другими заключенными из Восточной Европы. Такие связи не помешают тому, кто стремится построить империю.
Через десять минут фургон въехал в раздвижные ворота и остановился в квадрате парковки, где уже ждало несколько охранников. Дарко и двум его попутчикам пришлось ждать, когда тюремщики войдут в фургон и отомкнут замки наручников. Дарко вывели последним.
Трое новых заключенных прошли процедуру оформления. Михаилу Дарко отвели камеру в третьем отделении, где содержали заключенных, совершивших убийство, психически стабильных, не имеющих проблем с наркотиками и способных вести себя сдержанно. Двое тюремщиков проводили его в отделение, где двое других охранников встретили его, выдали свежее белье и провели в камеру.
Михаила привезли днем, как раз в то время, когда камеры главного блока отпирали, а заключенным разрешали свободное перемещение.
Двое стражников указали на голый матрас койки.
— Тебе сюда. Твой сосед — Натаниэл Адамабей. Сидит за два убийства, но ничего парень.
— Мы с ним поладим.
Тюремщики ушли, Дарко повернулся к своей койке. Развернул скатанный матрас, оправил его, взмахнул простыней. Простыня была грубой и жесткой от обилия крахмала.
Дарко терпеть не мог заправлять постели и пожалел, что рядом нет кого-нибудь из шлюх, кто занялся бы этим делом вместо него. Он хмыкнул. Может, этот неизвестный Натаниэл Адамабей заменит ему всех шлюх разом, а заодно и постель будет стелить.
Вторая простыня взметнулась в воздух, запарусила, надулась огромным белым пузырем. Пузырь еще не успел опасть, как вдруг Михаил Дарко врезался лицом в стену, сломав нос. Чья-то стальная рука сжалась на его горле, что-то острое вонзилось в спину, словно разъяренная оса — вонзилось низко, почти на уровне почек, и продолжало отдергиваться и вонзаться, причиняя прерывистую боль и стремительно продвигаясь к ребрам. Хряп-хряп-хряп.
Михаил Дарко попытался подняться, но незнакомец сбил его с ног и зашипел, обжигая ухо дыханием:
— Нет, не умрешь. Пока что нет.
Дарко сумел вывернуться и увидел над собой невысокого азиата — широкоплечего, с мускулистыми руками и лицом, сплошь покрытым шрамами, напоминающими об ужасных ранах. Михаил Дарко попытался поднять руки, но не смог. Он знал, что должен защищаться, но был не в силах. А незнакомец продолжал работать, как швейная машинка, часто и с усилием вонзая в грудь Дарко нож для колки льда.
Михаилу Дарко осталось лишь беспомощно наблюдать, как его убивают.
Внезапно незнакомец схватил Дарко за щеки и притянул к себе так близко, будто собирался поцеловать.
— Встретишь Фрэнка Мейера — передай ему привет от Лонни.
И он с размаху воткнул нож в грудь Дарко, утопив по самую рукоятку, вскочил и вышел.
Михаил Дарко уставился на рукоятку, торчавшую из его груди. Ему хотелось вытащить нож, но не поднимались руки. Он сполз с койки, простыня упала сверху белым саваном. Дарко попытался позвать на помощь, но ему было нечем дышать. Он не мог вздохнуть. У него закружилась голова, стало холодно и очень страшно.
Белая простыня становилась красной.
Транспорт встал намертво. Где-то впереди произошла авария, и шоссе 405, ведущее на юг, превратилось в гигантскую парковку. Кейт Уолш не расстраивалась. Окна закрыты, кондиционер работает, клаксоны снаружи почти не слышны. Играет плеер. Рой Орбисон ласкает душу, изливая вожделение и боль.
Михаил Дарко согласился на сделку, суд не состоялся. Жена Джорди Бранта лишилась шанса посмотреть в глаза убийце ее мужа, а сама Кейт — возможности отомстить Дарко, свидетельствуя против него. Финал получился смазанным, вызвав у нее ощущение, что она вновь подвела напарника. И опять потеряла его.
Ее мобильник загудел, Кейт взглянула на определившийся номер и выключила музыку.
— Кейт Уолш.
— Вы слышали?
— Меня повысили?
— Лучше: Михаил Дарко убит.
Кейт Уолш от неожиданности растерялась. Этого звонка она ждала, но не так скоро, по крайней мере, не сегодня. В животе образовался горячий комок.
— Не может быть! Такой славный малый, — откликнулась она.
— Всякое случается.
— Да уж. Это верно. Известно, кто это сделал?
— Угу. Кто-то из заключенных, в то время, когда их выпускают из камер погулять. Никаких записей не осталось: система видеонаблюдения была неисправна.
Кейт Уолш улыбнулась, но постаралась ничем не выдать злорадства.
— Вот вам и прогулка. Как его убили?
— Судя по всему, ножом для колки льда. Или отверткой.
Перед ее глазами возникла могила Джорди Бранта, и улыбка стала особенно нежной.
— Спасибо, что сообщили.
Она закрыла телефон. Ей пришлось напомнить о былых одолжениях и остаться в долгу, но специальный агент Кейт Уолш сдержала клятву и добилась перевода Дарко в Коркоран. Джорди Брант был ее напарником. Надо заботиться о своих, что она и сделала.