Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона
Шрифт:
Павел проворно открыл холодильник, вынул курицу и зашуршал пакетом.
— Маш, — интригующе окликнул он жену через минуту, — погляди-ка… — Ухватив задубевшую птицу за ножки, он попытался изобразить ее прогулку вокруг разделочной доски. — Александр Бенуа! Прогулка короля! — Цыпленок в руках Павла вышагивал тонкими, молочной белизны лапками с коготками.
— Карабас-Барабас! — безжалостно сбила Маша художественный градус представления со степени версальски-таинственного в откровенно балаганный и нахмурила бровки. Голый
— Очень умно! Можешь взять ее под ручку…
— Но это ж цыпленок! Он!
— Да? — залилась Маша смехом. — А как ты догадался?
— О моя Мальвина! Это сразу видно! По походке. Да обернись же! Видишь, он не покачивает бедрами?
Цыпленок в руках не оцененного публикой мастера сцены бесславно сделал несколько кругов по столу, затем, повинуясь воле режиссера, нырнул в холодную воду. Синий пластиковый тазик с голубоватой кожей птицы составили единую колористическую композицию.
— И у Мальвины волосы тоже голубые… — задумчиво констатировал Павел, пошевеливая под водой куриными крылышками.
— Почему «тоже»? — отозвалась Маша, позвякивая ложкой в миске с тестом и оборачиваясь. — Господи! Да у них теперь заплыв! Дайверы…
При слове «дайверы» Павел слегка вскинул брови, но мизансцену доиграл до конца, вложив все нахлынувшие эмоции в мятежный финальный вокал: «Чому ж я не сокол, чому не летаю…» Цыпленок картинно раскланялся и покинул территориальные воды тазика.
— Вода уже закипает! Разделывай скорее… сокол… — В Машиных глазах запрыгали смешинки. — Взвейтесь, соколы, орлами! Вон старые газеты, я приготовила выбросить, подстели пока… И воду бы вытереть с пола… Море-океан от вашего заплыва, господа соколики!
Павел посмотрел на Машу влюбленными глазами и потянулся к стопке газет. Мимо Машиных бедер. Край Машиного халатика колыхался в такт ее движениям ложкой. Павел не удержался и ласково коснулся ямочки под Машиной коленкой.
— А-а-а-ай! С ума сошел! — увернулась Маша. — Холодно же! Балбес ты, Паша!
Павел преданно посмотрел на супругу, демонстрируя полное раскаяние в содеянном.
— А мама мне говорила… — давясь от смеха, продолжала Маша, уперев руки в бока, — что ты такой положительный, такой серьезный…
Павел повернулся, изготавливаясь гордо приосаниться в подтверждение слов, некогда сказанных его будущей тещей, но тут — м-м-м-ых!.. — ноги его сами собой разъехались в луже, и он, не удержав равновесия, с размаху шлепнулся, вызвав новый взрыв Машиного хохота. Маша нагнулась, прицелившись чмокнуть мужа, но промахнулась и зависла с вытянутыми трубочкой губами.
— Сыро… — сквозь смех простонал Павел. — И холодно… — Полы его халата разошлись. Маша отвела глаза в сторону и хихикнула:
— Нельсон… Вот тебе и морской бой! Не ранен?
— Кость цела! — бодро отрапортовал супруг.
И оба еще больше залились хохотом, вспомнив давний анекдот. Английская королева обходит раненых в госпитале и разговаривает с каждым. Подойдя к постели одного, интересуется: «И куда же ты ранен?» — «В причинное место…» — «Кость цела?» — «Да говорю же — в причинное место ранен!» — «Ну так я и спрашиваю: кость-то цела?» — «Слава английскому королю!» — орет раненый в восторге.
Отсмеявшись, супруги продолжили священнодействовать над укрепляющим брачные узы процессом: Маша вернулась к тесту, Павел, кряхтя, начал шлепать по полу тряпкой, шелестеть бумагой. Так прошло несколько минут.
Потом в кухне воцарилась тишина. Маша обернулась. Павел, присев на корточки, внимательно читал пожелтевшие газетные листки.
— Смотри-ка, тут пишут о каком-то нашем однофамильце! — И он прочел вслух несколько строк из газетной заметки.
— Ой, да этим бумагам сто лет в обед! Еще с бабушкиных времен пылятся. Их целый чемодан на антресолях! Все руки не доходят разобрать и выбросить. Вот начала, да не закончила.
Павел задрал голову и нашел глазами обшарпанный край чемодана на верхней полке под самым потолком. Подтащив лесенку-стремянку, он, недолго думая, поднялся по ступенькам и оглядел кухню с высоты. Она открылась ему в дивном ракурсе. Фигурка жены у плиты смотрелась трогательно. Павел умилился. Потом напрягся: две Машины грудки уютно устроились под отворотами халата. Павел мысленно слегка раздвинул отворотики и… вспомнил, что он на стремянке. Хватит ему на сегодня экстрима! Он почесал копчик — побаливает. Но хорошее настроение потому и хорошее, что удержать его в себе нет никакой возможности.
— «Сердце мое-е-е-е! Ты всегда и повсюду со мно-о-о-й!..» — пропел он для баланса ощущений.
— Сердце? — откликнулась Маша, хитро улыбаясь, и с удвоенной силой продолжила вымешивать тесто.
— А ты его в пыль не разотрешь? — начал умничать Павел.
— Руководящие указания сверху? — откликнулась Маша. — Не свались там, Шаляпин!
— Что ты понимаешь, женщина! Глянула бы отсюда, еще бы и не то спела! Эх, жаль, не видишь… «Перси, полные томленьем, и ярко-красные ланиты»… э-э-э… в количестве… э-э-э… двух штук каждого наименования.
— Ну вот! Я из-за тебя муки мало насыпала. Тесто жидкое. Перестанешь меня отвлекать?
— Я, между прочим, никогда не отрицал в-ведущей р-роли женщины в современном обществе, — заявил Павел с высоты птичьего полета. — В основе российского менталитета лежит глубокое уважение к женщине как к матери… э-э-э… жене и э-э-э… боевой, стало быть, подруге… — Он уселся на верхнюю ступеньку и подобрал ноги. Маша осторожно и мстительно-любовно тряхнула мокрой кистью, посылая кверху веер холодных брызг. Павел взвыл, изобразив поверженного стрелой амура. Полы его халата снова распахнулись.