Первые добровольцы. Карабах в эпоху водворения
Шрифт:
«Ваше высокостепенство, – отвечал на это Ермолов, – конечно, забыли, что признание патриарха зависит в числе прочих и от моего Императора, а избрание принадлежит к правам всего армянского народа, не в одной Персии пребывающего». Довод был так убедителен, что сардар примолк, но зато у нас появилось опасение, что он не усомнится употребить скрытно насильственные средства для достижения своей цели и пошлет шайку в Ахпатский монастырь, где находился патриарх, чтобы выкрасть его и силой увлечь в Эчмиадзин. Опасения эти были настолько сильны, что полковнику, князю Севарсамидзе, командовавшему войсками на Эриванской границе, было предписано принять все меры осторожности, окружить патриарха преданными людьми и не пропускать по дороге в Ахпат ни одного персиянина.
Так наступило лето 1826 года, когда персидские полчища внезапно, без объявления войны, вторглись в наши пределы, и гроза прежде всего разразилась над беззащитным армянским населением.
Памбак и Шурагельская область впервые подверглись удару со стороны эриванского хана: деревни были опустошены, большинство детей и женщин подверглось
Пока все это происходило на границах Эриванского ханства, главная персидская армия вошла в Карабах и обложила Шушу, где заперлось шесть рот 42-го егерского полка под начальством полковника Реута. Три роты, находившиеся в Зангезуре, были отрезаны, не могли пробиться и положили оружие. Они могли бы спастись, если бы только командовавший ими подполковник Назимка доверился армянам, которые хотели зарыть орудия в, своей деревне Герюсы*, а отряд провести в Шушу по горным тропам, как некогда сделал это Вани с отрядами Карягина и Ильяшенки.
* Горис (Ред.).
Назимка не принял этого предложения, и роты погибли. Из всего отряда в тысячу штыков спаслось тогда только два офицера и шесть нижних чинов, которых армяне успели спрятать в деревне Каладерасы, где они были желанными гостями, а после изгнания персиян из Карабаха благополучно присоединились к полку. Положение армянского населения здесь было еще ужаснее, чем в Памбаке и Шурагеле. Только ближайшие армянские деревни успели еще спастись за стенами крепости и приняли деятельное участие в ее обороне: остальное население, застигнутое врасплох, было разграблено или перебито. За голову армянина Аббас-Мирза платил по червонцу; человек 60 находилось в персидском стане под строгим караулом и ждало своего смертного часа.
Челябертский магал, где жило семейство мелика Вани, сразу отхвачен был от Шуши и предан разграблению. Бежать было некуда. Мелик Вани и брат его Акоп потеряли все свое имущество, стада и превосходный табун в триста голов лучших карабахских кобылиц, который был угнан персиянами. Оба они со своими семействами и жителями покинули свое родное селение, стоявшее на равнине, и скрылись в полуразрушенной крепости Джермук, расположенной в горах при впадении в Тергер маленькой реки Терга. Там они обдумывали средства, какими можно бы было помочь осажденной крепости, по крайней мере ослабить народные бедствия и прекратить кровавую, бессмысленную резню, представлявшую собой только погоню за червонцами. Но все попытки их в этом роде были безуспешны, и надо было прийти к горькому сознанию своего бессилия. Конечно, если бы армяне явились с покорностью, встретили бы персиян с хлебом и солью, как это сделали татары, отдали бы цвет своей молодежи в ряды их армии, они сохранили бы и жизнь, и имущество. Но среди армян не нашлось изменников, и все они были обречены на гибель. Спасителем народа в это тяжкое время является Вани. Но мы увидим, какой дорогой и страшной ценой куплено было им спасение своих единоверцев…
А осада Шуши, между тем, продолжалась. Шесть слабых рот без продовольствия, без запаса пороха и снарядов шесть недель держались в крепости с геройской стойкостью. Армяне, нашедшие себе спасение в ее стенах, дружно помогали войскам и вместе с ними несли всю тяжесть блокадной службы. Нельзя не отметить, что в числе защитников Шуши находился и сын Акопа-юзбаши – Аслан-бек, молодой человек, находившийся при полковнике Реуте. Он только что женился, но, оставив молодую жену на попечение родителей, укрывшихся в Джермуке, остался в Шуше и пробыл на своем посту до конца военных действий. Помимо своих занятий при Реуте, он наравне с другими стоял на стенах и ходил на вылазки. Впоследствии, когда осада была снята, Реут доносил Ермолову: «Относительно армян, защищавших крепость, долгом себе поставляю объяснить, что служба их достаточна внимания, ибо все они действовали с отличной храбростью, выдерживали многократные приступы, отражали неприятеля
В ответ на это Ермолов предписал: «У всех изменивших нам мусульманских беков отобрать имеющиеся в управлении их армянские деревни, а жителям объявить, что они навсегда поступают в казенное управление в ознаменование признательности и непоколебимой верности их Императору».
Иван Давыдович Лазарев, впоследствии известный кавказский герой, генерал-адъютант, украшенный Георгием 2-го класса Большого Креста, был в это время семилетним ребенком и находился в стенах осажденной крепости. Младший брат его, Яков, отставной полковник, здравствующий и поныне, также помнит эту осаду, и рассказы его, как и рассказы Ивана Давыдовича, служат прекрасной иллюстрацией, живыми картинами к этим страницам нашей русской народной славы, которую русские дети, казалось бы, должны были изучать на школьной скамье не менее, чем подвиги греков и римлян. Впечатления детства обыкновенно бывают самыми сильными, но они, естественно, сосредотачиваются на тех предметах, которые ближе, доступнее пониманию ребенка.
Семья Лазаревых имела в Шуше свой собственный дом и, как семья армянская, была окружена по преимуществу армянами, бежавшими из деревень и нашедшими приют на обширном дворе их каменного дома. Естественно также, что и дети Лазаревых проводили большую часть своего времени на дворе, среди своих одноземцев, с детским любопытством прислушиваясь к их народному говору. «Но из этого говора, – рассказывал Иван Давыдович, – я выносил впечатления уже далеко не детские. Разговоры касались, конечно, большей частью интересов дня, и здесь-то от этих простых людей я научился преданности, долгу и самоотверженности, высказываемых армянами на каждом шагу. Я слышал, что в крепости не было пороха и что Барутчи-Погос безвозмездно приготовлял его войскам каждый день от 20 до 30 фунтов. Я помню армянина Арютина Алтунова с Георгиевским крестом и золотой медалью на шее, вызвавшегося тогда добровольно пробраться сквозь персидскую армию, чтобы доставить Ермолову сведения о положении осажденной крепости. Он причастился Святых Тайн и напутствуемый благословениями всего гарнизона ночью был спущен с крепостной стены на веревке. Через несколько дней он возвратился назад и принес от Ермолова записку к полковнику Реуту. Помню я, как сельчане, сбежавшиеся в крепость, отдали весь свой скот на продовольствие гарнизона, как наши богачи Ахумов, Бегран-бек Мелик-Шахназаров, Зограб-ага Тарумов и другие предоставили на общее пользование все имевшиеся у них значительные запасы хлеба, который оказался, однако, в зерне; помню также, как наши армяне по ночам на своих плечах носили тяжелые мешки с зерном на мельницы деревни Шушишенд, где братья юзбаши Сафар и Ростом Тархановы быстро перемалывали зерно и доставляли его обратно. Без этой помощи гарнизону никогда не выдержать бы шестинедельной осады. Аббас-Мирза неоднократно пытался взять ненавистные ему мельницы, но все его усилия разбились о геройскую стойкость армян, предводимых братьями Тархановыми. Даже женщины их являлись героинями, и одну из них, Хатаи, знал тогда весь Карабах…».
Мы нарочно рассказываем эти подробности, чтобы показать дух тогдашнего армянского населения. На подвигах и преданности мелика Вани к русским воспитывалось молодое поколение.
Имя мелйка Вани слишком популярно в народе, и трудно было предвидеть, чтобы над головой этого человека, имевшего такое громадное воспитательное значение в крае, собралась черная туча и разразилась внезапным ударом. А гроза уже надвигалась.
Раздраженный упорной защитой Шуши, Аббас-Мирза приказал узнать, кто самые влиятельные люди среди карабахских армян. Ему назвали архиепископа Саркиса Джалальянца, последнего патриарха Агванского, затем настоятеля Татевского монастыря архиепископа Мартироса и двух меликов: челябертского – Вани Атабекова и управлявшего Игирмидортским магалом – Осипа Беглярова. Из числа этих лиц архиепископ Мартирос уже был схвачен персиянами, отправлен в Тавриз и там содержался под стражей. За остальными был послан отряд персидской кавалерии. Их разыскали и, так как сопротивляться было бесполезно, все трое, конвоируемые персидскими всадниками, отправились в неприятельский стан, не рассчитывая вернуться оттуда живыми. Дорогою мелик Вани долго обдумывал свое положение. Пример архиепископа, увезенного в Тавриз и осужденного на смерть, убеждал его, что в данном случае надо принять несколько иную систему, и он решил заранее, как будет держать себя и что будет говорить перед Аббас-Мирзой.
По прибытии в персидский лагерь Вани немедленно был представлен наследному принцу. Все знали, что участь мелика была решена заранее и что он заплатит своей головой за старые грехи. Аббас-Мирза действительно встретил его вопросом: «Помнишь ли, мелик, что ты три раза вырвал из моих рук добычу? Ты спас Карягина, Котляревского и Ильяшенку».
Обвинение это Вани предвидел и, спокойно взглянув в глаза разгневанного принца, ответил словами персидской пословицы: «Не бывает слуги без проступка, не бывает аги без милости». Ответ понравился: «Хорошо, – сказал принц. – Чем же тебя наградили русские?» Вани указал на свои эполеты и на две медали. «Только это?», – засмеялся принц. Он приказал сорвать с него медали и повесить их на шею своей гончей собаки. «Наш шах, – прибавил он внушительно, – сделал бы тебя ханом и дал бы в управление целую область». «Да здравствует наследник престола! – воскликнул Вани. – Мой отец служил карабахскому хану. Русские завоевали Карабах, и я стал служить русским. Если Карабах сделается твоею областью, я буду служить тебе: слуга повинуется своему господину». «Карабах мой! – сказал принц. – Мои войска попирают его землю, а несчастные русские не смеют и носа показать из своей крепости».