Первый блицкриг. Август 1914
Шрифт:
В сопровождении нескольких генералов тихо вошел кайзер и сел на трон. Бетман, одетый в форму драгуна, вынул из королевского портфеля текст речи и передал его кайзеру, который, поднявшись (он выглядел маленьким рядом с канцлером), начал читать написанное; на голове его был шлем, а свободную руку он положил на эфес сабли. Не упоминая Бельгии, он заявил: «Мы вынули меч с чистой совестью и чистыми руками». Война спровоцирована Сербией при поддержке России. После рассуждений о несправедливостях русских депутаты заулюлюкали и закричали: «Позор!» Покончив с подготовленной частью речи, кайзер, повысив голос, объявил: «С этого дня я не признаю никаких партий, для меня существуют только немцы!» — и пригласил руководителей партий выйти вперед для рукопожатия. В течение этой церемонии рейхстаг сотрясался от приветственных криков и возгласов, выражавших
В три часа депутаты вновь собрались на заседание, чтобы заслушать обращение канцлера, одобрить военные кредиты и принять решение о временном прекращении работы рейхстага. Социал-демократы единодушно согласились голосовать вместе с другими и последние часы своих депутатских обязанностей провели в оживленных консультациях по поводу того, следует ли присоединиться к «Хох!» в честь кайзера. К общему удовлетворению, они решили крикнуть «Хох!» «кайзеру, народу, стране».
Когда Бетман вышел на трибуну, все стали мучительно ждать, что же он скажет о Бельгии. Год тому назад министр иностранных дел Ягов заявил на секретном совещании процедурного комитета рейхстага, что Германия никогда не нарушит нейтралитета Бельгии, а генерал фон Хееринг, тогдашний военный министр, дал обещание от имени верховного командования уважать ее нейтралитет в случае войны до тех пор, пока он не будет нарушен врагами Германии.
Четвертого августа депутаты еще не знали, что в то утро немецкие армии уже вторглись в Бельгию. Им объявили об ультиматуме, но ничего об ответе Бельгии, потому что германское правительство, пытаясь создать впечатление о ее молчаливом согласии, хотело представить сопротивление бельгийской армии как самостоятельное и никогда не опубликовывало ответной ноты короля Альберта.
Наши войска, сообщил Бетман напряженно слушавшей аудитории, оккупировали Люксембург и, возможно (это слово не имело смысла, так как германские войска перешли границы восемь часов тому назад), уже находятся в Бельгии. (Всеобщее смятение.)
Правда, Франция дала обязательство уважать ее нейтралитет, но «мы знали, что она была готова вторгнуться в Бельгию», и «мы не могли ждать». Разумеется, это был случай военной необходимости, а «необходимость не знает законов».
До сих пор депутаты, как правые, так и левые, презиравшие Бетмана или не доверявшие ему, слушали его затаив дыхание. Однако следующая фраза вызвала сенсацию. «Наше вторжение в Бельгию противоречит международному праву, но зло, — я говорю откровенно, — которое мы совершаем, будет превращено в добро, как только наши военные цели будут достигнуты». Адмирал Тирпиц назвал это самой большой глупостью, сказанной когда-либо германским дипломатом, а Конрад Гауссман, лидер либеральной партии, считал лучшей частью речи канцлера. Поскольку, как думали он и его коллеги из левых партий, акт признания вины — «меа кульпа» — совершен публично, вся ответственность с них снимается, и поэтому они встретили это заявление канцлера приветственными возгласами: «Зер рихтиг!» — «Очень верно!» В этот день Бетман уже произнес несколько афоризмов, но в заключение он сказал настолько поразительную вещь, что она сделала его имя бессмертным. По его словам, всякий, кому угрожали бы такие же опасности, как немцам, думал бы лишь о том, как «пробить себе путь».
Военный кредит в пять миллиардов марок был одобрен единогласно [60] . После этого рейхстаг постановил прервать свои заседания на четыре месяца, то есть на то время, пока будет длиться война, — так думали почти все. Бетман закончил сессию рейхстага заверениями, в которых сквозили нотки приветствия гладиаторов: «Какова бы ни была наша участь, четвертое августа 1914 года войдет навечно в историю как один из величайших дней Германии!»
Лондон. Четвертое августа, семь часов вечера. Англия наконец направила Германии ответ, который многие ждали с мучительным беспокойством. Утром британское правительство набралось решимости, достаточной для того, чтобы отправить ультиматум. Это было сделано в два приема. Сначала Грей потребовал у Германии отказаться от своих притязаний на Бельгию и прислать в Лондон «немедленный ответ». Но, поскольку в ноте не содержалось точных пределов времени и не упоминалось о каких-либо санкциях, технически ее нельзя было считать ультиматумом. Грей ждал до тех пор, пока не получил известий о вторжении немцев в Бельгию, и тогда отправил новое послание, где говорилось, что Англия «считает своим долгом сохранить нейтралитет Бельгии и выполнить условия договора, подписанного не только нами, но и Германией». Английский посол должен был потребовать в полночь «удовлетворительный ответ» и в случае отказа — свой паспорт.
60
Социал-демократическая фракция в рейхстаге, проголосовав вместе с буржуазными представителями за предоставление кайзеровскому правительству 5-миллиардного военного займа, тем самым одобрила империалистическую политику Вильгельма II. Позднее стало известно, что левые социал-демократы при обсуждении этого вопроса на фракции до заседания рейхстага высказались против предоставления военных кредитов, но подчинились решению оппортунистического большинства и проголосовали за кредиты. От имени всей социал-демократической фракции Г. Гаазе огласил декларацию, в которой говорилось:
«Теперь мы стоим перед железным фактом войны. Нам грозят ужасы враждебных нашествий. Мы должны теперь голосовать не за войну или против нее, а решать вопрос об отпуске средств, необходимых для защиты страны». Декларация заканчивалась обязательством социал-демократов «голосовать за требуемые кредиты».
Почему же ультиматум не был отправлен накануне вечером, сразу же после того, как парламент ясно выразил поддержку Грею? Это можно объяснить только нерешительностью правительства. Какой «удовлетворительный ответ» надеялось оно получить от Германия, если не считать покорного согласия вывести свои войска из Бельгии, границы которой были намеренно и безвозвратно нарушены в то же утро, и зачем Англии потребовалось ждать этого фантастического и несбыточного события до утра, остается совершенно непонятным.
В Берлине английский посол сэр Эдвард Гошен вручил ультиматум канцлеру, с которым у него состоялся исторический разговор. Посол нашел Бетмана «чрезвычайно взволнованным». Как пишет сам Бетман, «моя кровь закипала при мысли об этой лицемерной ссылке на Бельгию, что, разумеется, не было причиной вступления Англии в войну». Негодование вынудило Бетмана пуститься в разглагольствования. Он сказал, что Англия совершает «немыслимое», решаясь на войну с «родственной нацией». Это все равно что «ударить сзади человека, борющегося за свою жизнь с двумя разбойниками». В результате этого «последнего, страшного шага» Англия берет на себя ответственность за все ужасные события, которые могут последовать, и «все это лишь за одно слово — «нейтралитет» — за клочок бумаги»…
Почти не придав значения этой фразе, Гошен включил ее в свой отчет об этом интервью. Он ответил Бетману, что если со стратегической точки зрения вступление Германии в Бельгию равносильно вопросу о жизни и смерти, то же самое можно сказать и об Англии — сохранение неприкосновенности Бельгии для нее не менее важно. «Ваше превосходительство слишком взволнованы, слишком потрясены известием о нашем шаге и настолько не расположены прислушаться к доводам рассудка, что дальнейший спор бесполезен».
Когда он выходил от канцлера, двое людей в служебном автомобиле газеты «Берлине? Тагеблатт» уже ездили по улицам Берлина и разбрасывали листовки (хотя срок ультиматума истекал только в полночь) о том, что Англия объявила войну.
Дико орущая толпа уже через час стала бить стекла в здании английского посольства. Англия за одну ночь превратилась в злейшего врага, и ей адресовалось «Расовое предательство!» — излюбленное слово для выражения ненависти.
Кайзер в одном из своих наиболее глубокомысленных комментариев по поводу войны заявил: «Подумать только, Георг и Ники сыграли против меня! Если бы моя бабушка была жива, она не допустила бы этого!»
Пока толпы на Вильгельмштрассе, пронзительно вопя, требовали отмщения, подавленные депутаты левых партий собрались в кафе и сокрушались по поводу происходящего.
«Весь мир поднимается против нас, — сказал один из них. — Германизм имеет трех врагов в мире — романские народы, славян и англосаксов, сейчас они все объединились против нас».
«Благодаря нашей дипломатии у нас остался один друг — Австрия, да и ту приходится поддерживать, — заявил другой».
«По крайней мере, хорошо лишь то, что война быстро кончится, — утешил их третий. — Через четыре месяца наступит мир. С точки зрения экономики и финансов, мы вряд ли протянем дольше».