Первый день (Быль)

Было восемь часов утра. К небольшому серому особняку, приютившемуся на одной из менее людных улиц Васильевского Острова, подкатила извозчичья коляска.

Маленькая тонкая фигурка в легкой драповой кофточке с дешевеньким мехом на шее и в старой потертой меховой шапке проворно соскочила с пролетки, отдала деньги вознице и, подхватив в руки тощий, порыжевший от времени чемодан, легко и быстро вбежав по ступенькам

Прошло довольно много времени, пока эта дверь распахнулась перед вновь прибывшей, и морщинистая физиономия старого слуги, в довольно-таки сомнительном фраке, показалась на пороге.

— Вам кого? — недружелюбно глянув на маленькую особу, — осведомился тот.

— Мне?.. — Маленькая особа удивленно вскинула на вопрошавшего глаза сквозь черную вуалетку и произнесла смущенно — Мне, собственно, никого, я приехала поступать сюда на место.

— Стало быть гувернантка будете! Извините, не признал, барышня! — И вмиг за минуту до этого неприязненное лицо старика приняло доброе ласковое выражение. — Пожалуйте, пожалуйте, барышня, небось, на дворе-то холодно нынче, застудились, поди, а у меня камин в передней топится. Пожалуйте погреться, а я тем временем вам кофе сварю. И за вещицами пошлю, кстати, дворника, на машину.

— За какими вещицами? — так и встрепенулась вновь прибывшая, и тут же, поняв в чем дело, отрывисто проговорила, — Вещей у меня никаких нет. Все со мной, вот в этом чемодане. — И она, не без некоторого достоинства, качнула головкой в сторону своего несложного багажа, которым уже завладел старый Гаврила, — так звали лакея.

«Ишь ты, бедняжка, и одета плохо и вещей нет», — мысленно произнес старик и, еще более ласково глянув на вновь прибывшую, метнулся куда-то не выпуская из рук её чемодана.

На пороге передней, куда он провел молодую особу, Гаврила остановился и произнес, почему то, шепотом:

— A наши еще спят. И барышни и генеральша. У нас раньше как к двенадцати не встают.

— A как же с уроками-то? — удивилась приезжая.

— Уроки-то? Какие же уроки, когда учиться-то не с кем. Ведь уж больше двух месяцев как отошла от нас Розалия Павловна, а новую-то, вас, значит, не поторопились пригласить. Вот и избаловались-то на безделье наши попрыгуньи. Да вы не бойтесь, барышня, Бог не без милости; они у нас не злые — и Павла Александровна и Валерия Александровна, а только с ленцой, конечно, потому от самой мамашеньки превозвышены очень.

И, совсем уже шепотом, докончив последнюю фразу, старый слуга скрылся, оставив приезжую одну.

Маленькая особа, потирая иззябшие руки, подошла к камину, приветливо потрескивавшему своим красновато-желтым пламенем в углу, развязала вуалетку и сняла шапочку.

Она оказалась совсем еще молоденькой особой, лет восемнадцати или девятнадцати на вид. И без того большие черные глаза казались огромными среди худенького бледного личика с добрым ртом, маленьким чуть вздернутым носом и целой массой густых волнистых волос. Что-то чрезвычайно милое и симпатичное было в этом юном личике с неправильными линиями и с отпечатком преждевременной заботы

И сейчас, упорно устремленные в ярко горящее пламя камина, глаза отражали целую повесть юной души.

Дарья Васильевна Гурьева была дочерью простого крестьянина, жившего в небольшом селе под Москвой. Уже с детских лет маленькая Даша отличалась большой сметливостью и способностью к науке. В сельской школе она считалась одной из лучших учениц и учительница Марья Петровна не могла нахвалиться на свою Дашеньку.

Немудрено поэтому, что по окончании школы, добрая, отзывчивая девушка приняла горячее участие в судьбе Даши и приложила все свои старания, чтобы устроить эту судьбу.

Сам Гурьев был умный и дальновидный мужик и отлично понял, что его маленькая Дашутка из ряда вон выходящая натура и что не надо поэтому перечить доброй «учительше» заниматься его девочкой.

И добрая «учительша» устроила Дашу. Прежде всего она послала ее в губернский город, где сестра её состояла преподавательницей женской гимназии.

У этой-то сестры и стала жить Даша, постепенно подготавливаемая ею к первому классу гимназии.

A через восемь лет, девятнадцатилетняя Дарья Гурьева с золотой медалью кончила гимназию и поступила слушательницей в педагогический институт.

Еще несколько лет тяжелой усиленной работы в Москве на курсах с ежегодными летними наездами в родное село к старикам Гурьевым, которых молодая девушка всячески ублажала и баловала из своих скудных средств (она давала постоянно уроки, чтобы иметь возможность жить и учиться в большом городе). Когда же по истечении успешных занятий на первом курсе, Даша получила стипендию, высший знак одобрения за её прилежание, эта стипендия ежемесячно отсылалась старикам Гурьевым, которые могли теперь, благодаря дочери, обзавестись несложным сельским хозяйством.

Уже будучи на последнем курсе, Даша пережила тяжелое горе. Крепкий как дуб, старик Гурьев схватил тифозную горячку и умер на руках жены.

Нечего и говорить, что Даша бросила свои занятия и уроки и помчалась хоронить отца.

После смерти хозяина, в избушке Гурьевых оставалась мать старуха, да двое малолетних ребят, брат и сестра Даши, Серега и Машутка, дети по двенадцатому и одиннадцатому году.

Теперь, когда глава семьи, единственный после Даши работник и кормилец был в могиле, молодой девушке пришлось еще тяжелее.

Вернувшись в Москву, несмотря на свое тяжелое горе, Даша должна была заканчивать нелегкий учебный год, сдавать выпускные экзамены на получение диплома и, в то же время, еще усерднее бегать по урокам для прокормления осиротевшей семьи.

Горе редко приходит одно; чаще всего оно влечет за собой и другое. Не прошло и месяца со дня смерти Василия Гурьева, как за ним последовала и его старуха.

Опять полетела, раздавленная отчаянием, Даша в свою деревню хоронить мать-старуху, продавать избу и несложный хозяйственный скарб и перевозить в Москву Сережу и Машу.