Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945
Шрифт:
Здесь я имел несколько важных консультаций с Иешоннеком, которые оказали влияние на дальнейший ход военных действий. В начале 1942 года на востоке было запланировано весеннее наступление, от которого ожидали всего того, что, за малым исключением, не удалось в прошлом году. И с этой целью Иешоннек получил приказ от Гитлера — провести настолько большую мобилизацию военно-воздушных сил, насколько это было возможным. Так как силы истребительной авиации на западе никак нельзя было еще более уменьшить и поскольку Роммель остро нуждался в истребителях и "Штуках" для успешного развития нового наступления в Египте, которое было открыто в январе с хорошими первоначальными результатами, ничего больше не оставалось делать, как воспользоваться внутренними резервами люфтваффе или, так сказать, заняться самопоеданием люфтваффе. То обстоятельство, что Иешоннек не был волшебником, как, наверно, считали в штаб-квартире
Все это были шаги, ясно указывавшие на тактическую важность истребительной авиации, но, к сожалению, при этом подвергались опасности сами основы боевой подготовки летчиков-истребителей. Все эти шаги не могли не вызывать возражений с моей стороны как командующего истребительной авиацией. Об этом я доложил Иешоннеку и ходатайствовал вместе с ним о том, что люфтваффе не может позволить себе смотреть только на восток, поскольку серьезным образом может восприниматься только один воздушный противник, и этот противник находится на западе. Как раз в это время мы еще были готовы встретиться с ним, невзирая на все более ухудшавшееся наше численное соотношение, а в Англии уже появился авангард военно-воздушных сил США, так что нам следовало учитывать, что в недалеком будущем эти силы будут все более возрастать. Эта опасность могла быть предотвращена только с помощью максимально возможного увеличения наших собственных военно-воздушных сил. Но это была не столько проблема промышленного производства, в котором, как раз с момента назначения Мильха на должность главы промышленного самолетостроения, наметились положительные сдвиги в лучшую сторону, особенно в отношении производства самолетов-истребителей, сколько прежде всего проблема подготовки пополнения, в том числе его ускоренного обучения. Тогда я сказал Иешоннеку: "Если сейчас вы сокращаете их (инструкторов) вместо того, чтобы их усилить, то тем самым просто рубите сук, на котором сидите".
Иешоннек выслушал меня спокойно и внимательно. Он не оспаривал справедливости моих доводов, напротив, в определенной степени был даже согласен со мной, однако считал, что фундаментальной проблемой войны является совсем иное. Сроки военной кампании против Советского Союза по известным причинам удлинялись, тем не менее как можно более быстрое уничтожение противника теперь становилось существенной и необходимой предпосылкой успешного продолжения войны. Все силы, включая и военно-воздушные, необходимо было сосредоточить на достижении этой цели. Как и до этого, фюрер был убежден, что победа, бывшая почти у него в руках, гарантирована, окончательную победу должно было принести надвигавшееся весеннее наступление. Если бы произошла осечка и победное окончание войны находилось под сомнением, он, вероятно, глубоко укорял бы себя за то, что не смог собрать воедино всю мощь военно-воздушных сил для того, чтобы добиться успеха в этом наступлении и окончательной победы. От всего того, что мы пытались сохранить или спасти по каким-то, пусть лаже благоразумным причинам, следовало так или иначе отделаться. Однако все, от чего мы добровольно отказывались, можно будет относительно легко восстановить в случае нашей победы на востоке, а уж затем с успехом задействовать на западе в воздушной войне против основного противника, что как раз соответствовало идеям, которые я предлагал для обсуждения.
Иешоннек говорил без каких-либо признаков горячности, самонадеянности или демагогии. Кроме того, он был далек от легкомысленного восприятия вещей. Он был полностью убежден, что кризис, в котором находились люфтваффе, был обусловлен войной на востоке, не закрывал он также глаза на потенциальную угрозу со стороны западных держав. Однако — и это было главным пунктом его доводов — раз мы находились в состоянии смертельной борьбы с Советским Союзом, то и должны довести ее до конца. Пока нет никакой необходимости считать хоть что-нибудь потерянным. Но мы обязаны сделать все от нас зависящее чтобы эта цель была достигнута.
Глава Генерального штаба ничуть не умалял значения моих доводов, даже не пытался. Но он дал мне возможность посмотреть на войну изнутри, и при этом я никак не мог отрицать логику его мышления. Только гораздо позже я понял, что, несмотря на свой большой ум и абсолютную честность, он безусловно все больше и больше подпадал под обаяние Гитлера. Я могу отметить данный факт только как некий феномен, причем здесь я воздерживаюсь от какой-либо критики.
28 января, неожиданно для себя, я вторым в воздушных силах получил награду — брильянты к Рыцарскому кресту. Это походило на сюрприз. Ведь Мельдерс получил такую награду только после своего сотого сбитого самолета.
Я же отставал от него на шесть самолетов. Но Гитлер не желал, чтобы я чувствовал себя неловко в новой должности, считая, что само это обстоятельство мешает мне получить самые высокие знаки отличия за храбрость в немецкой армии. Кроме того, все мои 94 воздушные победы были одержаны исключительно над противником на западе, и поэтому их следует расценивать несколько выше. Во всяком случае, когда мой победный счет приблизился к цифре 100, я предпринял некоторые меры предосторожности, то есть стал уделять больше времени своим донесениям, потому что не хотел, чтобы меня отозвали с фронта, как это произошло с Мельдерсом.
Как меня награждали брильянтами — это отдельный рассказ. Гитлер вручил мне один набор в ходе обычной церемонии. Некоторое время спустя, на Украине, когда я сидел напротив Геринга в его спецпоезде, он, лукаво взглянув на меня, проговорил: "Скажи, это те самые брильянты, которыми наградил тебя фюрер? Позволь взглянуть на них". Я положил на стол нож и вилку и начал снимать брильянтовую булавку и Рыцарский крест. Присутствовавшие за столом с интересом наблюдали за мной. Под воротником должна была застегиваться тесьма или лента черно-бело-красного цвета с помощью особой кнопки, что, однако, оказалось достаточно неудобным, так что мы начали использовать эластичные резинки.
Даже было обнаружено, что лучше всего для этой цели подходили женские подвязки, так что мы, летчики-истребители, кроме них, ничего больше и не использовали. Конечно, это отнюдь не соответствовало установлениям вермахта по поводу формы.
Когда, наконец, смех затих, Геринг взял мои брильянты в руки и стал пристально их рассматривать. "Нет, — сказал он неодобрительно. — Это вовсе не брильянты. Это обыкновенные камушки. Фюрера просто обвели вокруг пальца. Он все знает насчет пушек, линкоров и танков, но совсем не разбирается в брильянтах. Послушай, Галланд, я постараюсь достать тебе несколько штук. Тогда ты поймешь, что такое настоящие брильянты". Он забрал их с собой, так что я вынужден был прикреплять свой Рыцарский крест с помощью скрепки для бумаг.
Спустя некоторое время Геринг попросил меня прибыть в Каринхолл. Специально для меня брильянты были установлены его придворным ювелиром, причем Геринг радовался как ребенок. Нехорошие мысли пришли мне в голову, когда, вместо того чтобы приколоть брильянтовую булавку к моей груди, он сунул мой испанский крест в свой карман. Но я оказался не прав.
"Взгляни сюда, — сказал Геринг, держа в каждой руке по украшению, причем таким образом, что брильянты сверкали. — Вот это брильянты фюрера, а вот эти — рейхсмаршала. Ты замечаешь разницу? Теперь ясно, кто из нас понимает толк в брильянтах?". Я вынужден был признать его правоту. У рейхсмаршала была прекрасная коллекция своих собственных брильянтов, причем они были больше по размеру и удивительной яркости. По сравнению с ними брильянты фюрера выглядели гораздо хуже. После чего он вернул мне назад оба украшения, свое и Гитлера. Теперь я был обладателем двух наборов.
Как-то Геринг сообщил мне, что он об этом упомянул в разговоре с фюрером, ведь фюрер великого германского рейха просто не мог дарить такие низкопробные камни в качестве высочайшего вознаграждения за храбрость, да еще утверждать, что это брильянты.
Он точно обсуждал этот вопрос с Гитлером, так как спустя некоторое время Гитлер вызвал меня в ставку — "Волчье логово". Там находились Мильх, Кейтель и Иешоннек. Гитлер сказал: "Галланд, сейчас я могу наградить вас самым высоким немецким знаком отличия за храбрость, так сказать, в лучшем исполнении. То, что вы носили до сих пор, было временно". Это прозвучало как гром среди ясного неба. Я, по своему неведению или простоте, на этот раз надел брильянтовый набор рейхсмаршала. Ситуация еще больше осложнилась, когда Гитлер попросил меня дать ему посмотреть мою награду. Он не обратил внимания на эластичную дамскую подвязку, но, хоть это кажется невозможным, так и не сумел заметить, что держит в руках совершенно другую награду, чем та, которую он вручил мне ранее. Держа старую награду в одной руке и новую в другой, он медленно вращал их перед собой, подражая Герингу. После чего, сияя от удовольствия, сказал: "Теперь вы замечаете разницу? Вот это обыкновенные камушки, а вот здесь настоящие брильянты". Геринг оказался совершенно прав. В отношении брильянтов Гитлер ничего не смыслил. Однако теперь в моем распоряжении было три комплекта наград.