Первый к бою готов!
Шрифт:
Но я бы сам от такой жизни просто застрелился...
Я тоже всего в жизни добиваюсь сам, только живу не так, как Васька... И один занимаю трехкомнатную квартиру в элитном доме...
А большое зеркало я себе все же куплю... Мне нравится смотреть в зеркало и видеть себя то с одного бока, то с другого... Плохо только, что я люблю наставлять на свое зеркальное отображение пистолет... Иногда и пистолет с глушителем... И каждый раз вспоминаю...
Я даже знаю корни этого воспоминания, как знаю корни своей любви к зеркалам...
Они оттуда растут, из чеченского зиндана [2] ...
Зеркало в зиндане чеченами предусмотрено не было... А сам я там возможности не имел зеркало купить и установить. Зато могу себе позволить это здесь... А если захочу, то и не одно зеркало, много зеркал... Хоть все стены обширной ванной комнаты закрою зеркалами... И все они будут из толстого стекла, и покрыты будут серебряной эмульсией...
2
Зиндан – тюрьма у мусульманских народов Средней Азии и Кавказа. Глубокая яма, в которую сажали пленников и преступников.
Телефонный звонок не позволил мне окончательно решить главный вопрос жизни на современном ее этапе – каким будет мое зеркало или зеркала, если их будет много. А я ко всем жизненно важным вопросам отношусь серьезно. И потому, отыскав трубку в дальней комнате в кресле рядом с письменным столом, я ответил раздраженно:
– Слушаю...
– Сыно-ок... – издалека раздался голос матери и заставил меня поморщиться. Я уже по голосу понял ее состояние и готов был нос зажать, чтобы телефонная трубка не донесла до меня запах сивушного самогона.
– Что тебе?.. – это я вместо «здравствуй». «Здравствуй» говорить матери нельзя, иначе она обнаглеет и пожелает на шею сесть. Она тоже мое настроение чувствовать умеет и знает, когда и как подмазаться...
– С Новым годом, сынок...
Вовремя вспомнила! Или после Нового года только проснулась?..
– После Нового года уже две с лишним недели прошло...
– Я дозвониться тебе никак не могла...
Можно подумать, что она пыталась... Они с отцом если и выходили из дома, то только к соседке тетке Валентине за самогонкой. Да и то отец едва ли ходил... Мать обычно гнал... Тетка Валентина самогонку делает такую, что этой отравой можно клопов морить... И потому у нее покупают только те, кто живет рядом и на другой конец деревни за хорошим самогоном дойти не может. Я, грешен, в хорошем настроении пребывая, перед Новым годом послал родителям пять тысяч «деревянных»... Похоже, кончились, иначе мать не позвонила бы...
– Что ты хочешь?
– Сынок, скоро опять праздник ведь...
– Какой?
– Крещение... Морозы обещают, а у нас дров нет... – мать не решилась сказать, что праздник хотела бы отпраздновать, но не на что, и потому про крещенские морозы вспомнила.
– А у меня собственного леса нет... Негде мне дрова рубить...
Нынешняя зима такая, что дрова, похоже, и не понадобятся никому... Ну, может, на Крещение дождь в снег перейдет, но это зиму менее противной не сделает...
– Может, поможешь как-то, а то у нас отец уже не ходит...
Начинается обычное нытье...
– Что, мне приехать, дров нарубить?
Мать злобного ехидства не слышит.
– Отец совсем плох стал...
– Я пришлю денег... – пообещал я с идущим из глубины души вздохом и почесал себе висок глушителем пистолета. Глушитель сам к виску тянулся, и от голоса матери палец готов был на спусковой крючок нажать. Правда, предохранитель в положение стрельбы я не опускал...
– Спасибо, родной...
Матери только этого и надо было. Это единственная цель ее звонка... Говорят, самогонка в последнее время подорожала – инфляция...
Как из дома выйду, заеду на почту – перевод отправлю...
Иногда я сам думаю: люблю ли я отца с матерью? Наверное, все же люблю, хотя всегда груб с ними, хотя раздражают они единственным своим желанием – получить с меня деньги и как можно скорее пропить их...
Они считают, что именно для этого меня и растили...
В маленькой комнате у меня зеркало тоже есть – дверь в кладовку зеркалом закрыта. Правда, в этой комнате всегда теневые шторы задвинуты. Шторы красные. Утром в комнате красиво. Воздух становится красным, потому что окно на восток выходит, солнце встает и пытается сквозь стекло пробиться в комнату, чтобы в зеркало посмотреться – дверь в кладовку как раз напротив окна. Летом окно открыть можно и солнце побаловать, но в середине января этого лучше не делать. Да и погода нынешней слякотной зимой не солнечная...
В полумраке пистолет, наставленный в зеркальное отражение, выглядит более грозно, чем при ярком освещении в ванной комнате. Автомат вечером выглядит совсем не так... Даже если он в руках чеченского боевика... Тогда, к концу плена, я совсем перестал бояться их автоматов, точно так же, как и их побоев... И мозоли на руках превратились в жесткие наросты. Это не мешало тренированно выкапывать себе очередную могилу...
...– Младший сержант Онуфрие-ен-н-нко-о-о... – в конце моей фамилии звучание обычно поднималось до львиного рыка. Этому уроду, нашему командиру роты капитану Петрову, ужасно нравилось так зычно мою фамилию произносить. И обязательно хохотнуть потом, радуясь собственной дури.
Я сейчас иногда смотрю по телевизору профессиональный бокс, и часто на боях представление боксеров проводит какой-то знаменитый их спецведущий... Баффер, кажется... Он точно так же в микрофон орет, как капитан Петров. Но этот Баффер свою манеру представления запатентовал, и если кто-то желает повторить ее, обязан патент купить. Говорят, покупают... Петрову, дураку, тоже следовало запатентовать свой рык... Тогда он мог бы и с Баффера денежки содрать... И с других офицеров... У нас среди офицеров дурь популярностью пользуется...
Звание младшего сержанта мне дали после окончания учебки. Полгода натаскивали. Но когда после учебки в часть приходишь, даже младшим сержантом, все равно «молодым» остаешься, поскольку службы, как считалось, пока не нюхал... И приходится нюхать... И от «стариков», и от «дедов», и от офицеров...
Не так страшен черт, как его малюют, конечно... Перед армией невесть чем пугали, а здесь было терпимо... Для большинства. И я, впрочем, терпел, хотя мне было легче, чем другим... Наши «старики» и «деды» моего взгляда не выдерживали. Я уже тогда знал, что, если долго кому-то в глаза смотрю, чуть голову опустив так, чтобы под зрачком полоска глазного белка была видна, мой взгляд мало кто выдержать может. Люди его пугаются и глаза старательно отводят... Я именно так на «стариков» и на «дедов» смотрел. Меня почему-то уважать стали. Хотя не баловали... Но тогда я еще не был злым... Добрым я никогда не был, но и злым не был тоже...