Первый Мир
Шрифт:
Некоторое время Шрейб, конечно, ощущал внутренний дискомфорт.
Его сознание, фактически вырванное из преисподней, трудно интегрировалось в мирную жизнь, но время взяло свое, прошлое не потускнело, как бывает в памяти человека, но перестало быть актуальным, отошло на второй план.
Война, опустошившая душу, исковеркавшая разум, казалась ему худшим из зол, болезнью, массовым безумием, против которого хороши любые лекарства.
Медленно и тяжело он постигал науку сдержанности, учился не равнодушию, но полному самообладанию, отдавая предпочтение философским взглядам на мир,
В будущем это сулило немало хлопот, но, пока Иван не покидал родную звездную систему, изучая галактическое право в университете, у его личного телохранителя практически не возникало проблем.
Беспокойство доставляли лишь редкие визиты в отчий дом старшего сына Романа Карловича.
Олмер, занимавшийся бизнесом в секторе Корпоративной Окраины, не утруждал себя приличным поведением, не скрывая своего неприязненного отношения к Ивану и Дмитрию, но пока дело не заходило дальше косых взглядов и плоского сарказма, Гюнтер не вмешивался...
– О чем вы так глубоко задумались?
Голос Ольги вернул его в реальность.
Шрейб впервые за последние годы испытывал неловкость, не зная, как себя вести.
Похоже, она не подозревает о моей истинной сущности...
В глазах его негаданной гостьи метались искорки грусти, надежды, неудовлетворенности жизнью, хотя Ольга Нечаева занимала высокое, привилегированное положение в команде сенатора Столетова, ей, наверное, грех было жаловаться на судьбу, но женщины пока что оставались для Гюнтера неразрешимой загадкой: их поведение, мотивации фактически не укладывались в рамки логики, ставшей стержнем самосознания Шрейба.
Сейчас ее взгляд внезапно всколыхнул в его душе что-то давно утраченное, позабытое или, быть может, не испытанное в полной мере, перечеркнутое той страшной войной и не возрожденное вновь...
– Я думал о капризах судьбы, посылающей нам негаданные испытания, – произнес Гюнтер, все острее и беспокойнее ощущая, как что-то быстро и неуловимо вторгается в привычное восприятие, накладывается мятущимся чувством тревожного ожидания на каждую мысль...
– Я, по-вашему, каприз судьбы? – Ольга притворно нахмурилась, затем, взглянув на Гюнтера, не выдержала и рассмеялась: – Вы так холодны, рассудительны и спокойны, что мне становится зябко.
Шрейб, не ожидая подвоха, предположил:
– Быть может, система терморегуляции барахлит?
Она восприняла его слова как попытку неудачно пошутить.
– Смеетесь надо мной? – Ольга допила последний глоток напитка, чувствуя несвойственную ей робость, неуверенно встала и вдруг, поддавшись секундному порыву, обошла стол, склонилась к Гюнтеру и коснулась теплыми губами его щеки. – Спасибо за интересный
– Конечно. – Он встал, желая проводить ее, не протестуя против решения Ольги уйти, но она отрицательно покачала головой. – Не нужно. Вы странный человек, Гюнтер. Я обязательно приду.
Еще секунда, и она исчезла, будто растворилась в нежно-зеленом сиянии суспензорного поля, а он остался стоять подле стола, глядя на вазу, в которой искрились покрытые инеем ветви.
Ее слова пульсирующим эхом вновь и вновь отдавались в рассудке, на щеке Гюнтера пылало прикосновение ее губ, в душе стыло непознанными ощущениями внезапное открытие: профессор Романов, оказывается, не сообщил ему о потенциале чувственных реакций, заложенных в структуру искусственной нервной системы, управляющей живыми кожными покровами.
Или ее прикосновение пробудило частичку моей дремавшей до сих пор памяти?
Гюнтер в замешательстве стоял, тщетно пытаясь логически оценить глубину пронзивших его ощущений и чувств.
Внезапный срыв близился, он подступал волнами давно позабытой дрожи, но прикосновение женщины, тепло ее губ, фраза, признающая в нем человека, пробудили неадекватную реакцию: усиливающаяся бесконтрольная дрожь внезапно швырнула рассудок Шрейба в омут воспоминаний, закрутила его, как порыв осеннего ветра закручивает пожухлый кленовый лист...
Дрожь.
Неимоверное напряжение всех моральных и жизненных сил.
Тонкий визг сервомоторов, тяжкая поступь «Фалангера», ритмичные толчки отдачи от непрерывной работы импульсных орудий, располосованная росчерками лазерных разрядов, разодранная взрывами реальность, хриплые, надорванные голоса в коммуникаторе, пыль, камни, дым, разрывы, и опять непрекращающаяся, бесконтрольная дрожь, когда нервный вскрик, пришедший по связи, вдруг оборвался близким хлопком аварийно-спасательной катапульты, выбросившей пилот-ложемент из рубки изувеченного «Хоплита»...
– Граф?
Тишина.
Легкая серв-машина, остановившаяся в десятке метров от «Фалангера» Гюнтера, внезапно вспыхнула, как факел.
Он ушел в срыв.
Шрейб сейчас не принадлежал реальности, им овладел приступ травматической памяти, и чувство, порожденное поцелуем женщины, внезапно трансформировалось в страшные, но понятные ощущения.
Дрожь и смерть.
Война стерла из сознания Гюнтера слово «любовь», точнее, не слово, а то, что оно обозначает...
Он потерял ее и теперь стоял, не в силах вернуть или хотя бы вспомнить то чувство...
Ольга плохо спала этой ночью.
Ей было душно, воздух казался густым, тяжелым, мятущиеся в душе предчувствия упрямо и зыбко, почти нереально возрождали образ Гюнтера: он казался ей таким одиноким, сильным, погруженным в самого себя, замкнувшимся, но что удивительно – она воспринимала его целостно, без фальши, непонятный, но сладкий холод короткого общения с ним вызывал ответное чувство тепла, он, как ни один мужчина, сумел заполнить ее мысли, заинтриговать, не предприняв для этого особых усилий.