Первый снег
Шрифт:
— Знаешь, Анри, ты бы хорошо сделал, если бы поставил здесь калорифер: это бы высушило стены. Уверяю тебя, я мерзну весь день.
Сперва он был изумлен этой сумасбродной идеей — поставить калорифер в его усадьбе. Ему показалось бы более естественным кормить своих собак из серебряной посуды. Потом он расхохотался во всю мощь своих легких, повторяя:
— Это здесь-то — калорифер! Здесь — калорифер! Ха-ха-ха, вот забавная выдумка!
Она настаивала:
— Уверяю тебя, друг мой, здесь очень холодно, ты этого не замечаешь, потому что постоянно в движении,
Он отвечал, продолжая смеяться:
— Полно тебе! Здесь хорошо, а кроме того, это и полезно. Ты только будешь лучше себя чувствовать. Мы не парижане, черт возьми, чтобы постоянно сидеть у печки. Да и весна уже на носу.
В начале января на нее обрушилось большое несчастье: отец и мать погибли при дорожной катастрофе. Она поехала на похороны в Париж. И это горе занимало ее мысли почти полгода.
Нега летних дней пробудила ее наконец, и она прожила до осени в грустном томлении.
Когда вернулись холода, она в первый раз стала всматриваться в темное будущее. Чем ей заняться? Нечем. Что может теперь произойти в ее жизни? Ничего. На что могла бы она надеяться, что может оживить ее сердце? Ничто. Врач, с которым она посоветовалась, сказал, что детей у нее никогда не будет.
Холод, еще более жестокий, более ощутимый, чем в прошлом году, заставлял ее беспрестанно страдать. Она протягивала зябнувшие руки к жаркому пламени. Пылающий огонь обжигал лицо, но ей казалось, что по спине скользит леденящее дуновение, проникая между тканью и телом. И она содрогалась с головы до ног. Сквозняки беспрестанно проносились по комнатам, словно живые существа, словно коварные, остервенелые враги. Она встречалась с ними каждый миг; своим предательским ледяным дыханием они овевали ей то лицо, то руки, то шею.
И она снова заговорила о калорифере, но муж выслушал ее с таким видом, будто она требовала луну. Соорудить в Парвиле подобную вещь казалось ему таким же невозможным делом, как найти философский камень.
Побывав однажды по делам в Руане, он привез жене маленькую медную грелку, которую, смеясь, называл «портативным калорифером», и решил, что этого будет достаточно, чтобы раз навсегда отогнать от нее холод.
В конце декабря она поняла, что не сможет всегда так жить, и однажды вечером робко спросила:
— Скажи, друг мой, разве мы до весны не проведем недельку-другую в Париже?
Он изумился:
— В Париже? В Париже? Что там делать? Вот еще! Здесь так хорошо, у себя дома. Что за смешные фантазии приходят тебе в голову!
Она пробормотала:
— Это развлекло бы нас немножко.
Он не понимал:
— Что тебе нужно для развлечения? Театры, вечера, обеды в гостях? Но ведь, отправляясь сюда, ты прекрасно знала, что нечего ждать таких развлечений!
Ей послышался упрек в этих словах и в тоне, каким они были сказаны. Она замолчала. Робкая и мягкая, она не умела возмущаться и настаивать.
В январе нагрянули жестокие морозы. Потом землю покрыл снег.
Однажды вечером, глядя, как целая туча ворон кружилась над деревьями, она невольно расплакалась.
Вошедший муж с удивлением спросил:
— Что с тобой?
Он был счастлив, совершенно счастлив, так как никогда не мечтал о другой жизни, об иных удовольствиях. Он родился и вырос в этом печальном краю и здесь, у себя дома, чувствовал себя прекрасно, был здоров душой и телом.
Он не понимал, что можно желать каких-то событий, жаждать неизведанных радостей; он совершенно не понимал, что некоторым кажется неестественным жить на одном и том же месте во все времена года; он, казалось, не знал, что весна, лето, осень, зима для большинства людей несут новые удовольствия, связанные с переменой мест.
Она ничего не нашлась ответить, быстро вытерла глаза и наконец пролепетала растерянно:
— Я... я... мне немножко грустно... Я немножко скучаю.
Но ужаснулась тому, что сказала, и торопливо добавила:
— И, кроме того, я... я... немножко зябну.
При этих словах он рассердился:
— Ну да!.. Все та же выдумка с калорифером! Но, черт побери, ведь с тех пор, как ты здесь, у тебя не было даже насморка.
Пришла ночь. Она поднялась к себе в спальню, так как добилась отдельной комнаты. Она легла. Но даже в постели ей было холодно. Она подумала:
— Так будет всегда, всегда, до самой смерти!
И она стала размышлять о муже. Как мог он ей это сказать: «С тех пор, как ты здесь, у тебя не было даже насморка».
Значит, нужно расхвораться, закашлять, чтобы он наконец понял, как она страдает.
И ее охватило негодование, безнадежное негодование слабого и робкого существа.
Надо, чтобы она кашляла. Тогда он, вероятно, сжалится над ней. Хорошо же! Она будет кашлять, он услышит ее кашель, придется позвать врача; он это увидит, ее супруг, он увидит!
Она встала, босая, и ребяческая фантазия заставила ее усмехнуться.
— Мне нужен калорифер, и он у меня будет! Я начну так кашлять, что муж согласится поставить его.
И она, полуголая, уселась на стул. Прождала час, другой. Дрожала, но насморк не начинался. Тогда она решилась наконец прибегнуть к крайнему средству. Она бесшумно вышла из комнаты, спустилась по лестнице и растворила дверь в сад.
Земля, покрытая снегом, казалась мертвой. Она быстро протянула босую ногу и опустила ее в эту легкую ледяную пену. Ощущение холода, болезненное, словно рана, поднялось до самого сердца, но она шагнула другой ногой и медленно стала опускаться по ступенькам.
Потом пошла по газону, говоря себе:
— Дойду до сосен.
Она шла медленными шагами, задыхаясь каждый раз, когда ступала голой ногой по снегу.
Она дотронулась рукой до первой сосны, как бы затем, чтобы доказать себе, что довела свой план до конца, потом пошла обратно. Несколько раз ей казалось, что она вот-вот упадет: такой окоченелой и обессиленной почувствовала она себя. И все же, прежде чем вернуться, она уселась в эту замороженную пену, и даже набрала полную горсть снега, и растерла себе грудь.