Первый урок Шоломанчи
Шрифт:
Еще до того как я попала в Шоломанчу, было ясно, что мой единственный шанс на приличное существование, хоть в какой-то мере – это войти в анклав (если, конечно, я выберусь отсюда живой). Независимые чародеи живут неплохо, если имеют друзей – сообща можно собирать ману, защищаться, работать и так далее. Но даже если бы окружающие меня любили и были готовы мне помогать (а этого никто и никогда не хотел), я не принесу им пользы. Обычным людям нужна половая тряпка, а не пусковая установка – а я уже два часа тщетно пытаюсь найти заклинание для мытья полов.
Но если ты живешь в шикарном анклаве из пары сотен волшебников и вдруг из недр ближайшей пещеры выползает смертоносный змей или другой анклав объявляет вам войну, очень приятно видеть рядом человека, способного перерезать
А главное – мама не будет плакать.
Но все это зависит от репутации. Никто не пригласит меня в анклав или хотя бы в команду к выпуску, если ребята решат, что я вечная дева в беде, которую должен спасать школьный герой. Из любви ко мне это уж точно не сделают. А Орион вообще не нуждается в том, чтобы утверждать свою репутацию. Он не простой член анклава. Его мать – одна из основных претенденток на место следующей Госпожи Нью-Йорка; в настоящее время это самый сильный в мире анклав. А отец Ориона – маг-мастер. Орион может особо не беречься, делать лишь минимум заданий, а потом, выйдя из школы, провести жизнь в покое и роскоши, среди первоклассных волшебников и самых удивительных артефактов.
Вместо этого он изображает из себя невесть что. Пожиратель душ, растекшийся на полу в моей комнате, – четвертое его героическое деяние за неделю. Орион спасает всех школьных тупиц и слабаков, не задумываясь о том, кому придется за это платить. Потому что платить обязательно придется. Я каждый день мечтаю вернуться домой, но в то же время прекрасно понимаю, что мне исключительно повезло. Единственная причина, по которой меня допустили в школу, заключается в том, что ее главным образом создал манчестерский анклав и современные британские анклавы удержали за собой право заполнения непропорционально большого числа вакансий. В ближайшие годы ситуация может измениться – шанхайские и джайпурские анклавы с угрозой поговаривают о постройке новой школы в Азии, если не будет перераспределения мест. Но сейчас любой британский подросток, склонный к магии, автоматически включается в список.
Мама могла попросить, чтобы меня вычеркнули, но я не настолько сдурела. Школу создали именно потому, что внешний мир еще хуже. Вся черная магия, которая лезет из вентиляционных отверстий, сточных труб и щелей под дверями, происходит не из Шоломанчи – она приходит в Шоломанчу вслед за нами, неопытными юными чародеями, полными свежей маны, которой мы срочно учимся пользоваться. Из учебника «Основы черной магии» я знаю, что наша аппетитность равномерно возрастает в промежутке между тринадцатью и восемнадцатью годами. Можно сказать, что по сравнению с толстой грубой шкурой взрослого волшебника нас покрывает тоненькая сахарная корочка. Это не придуманная мной метафора – так написано в учебнике, автор которого с удовольствием, в деталях, рассказывает, как сильно злыдням хочется нас сожрать.
И вот, в туманной дымке конца девятнадцатого века, известный мастер сэр Альфред Купер Браунинг – трудно не запомнить это имя, поскольку оно написано на всех стенах, – придумал Шоломанчу. Как бы меня ни раздражали развешанные повсюду плакаты, школа выглядит очень эффектно. Она соединяется с внешним миром в одном-единственном месте – и это выпускные ворота, которые окружены многочисленными слоями магических защит и хитроумных барьеров. Когда какое-нибудь предприимчивое зло просачивается внутрь, оно попадает лишь в выпускной зал, который соединен с остальной школой минимальным количеством труб и воздушных шахт, необходимых для жизнеобеспечения, и все эти трубы и шахты тоже защищены.
Поэтому злыдни оказываются в ловушке и большую часть времени пытаются прорваться в школу, в процессе убивая и пожирая друг друга; а самые крупные и опасные просто не могут протиснуться наверх. Им приходится торчать в выпускном зале круглый год, поедая мелочь, и ждать выпуска, чтобы хорошенько попировать. В школе до нас гораздо труднее добраться, чем в большом мире, например в юрте. Пока
Но за защиту приходится платить. Мы платим за нее учебой, а еще своими горестями и ужасом, и все это создает ману, которая питает школу. И в первую очередь мы платим жизнями тех ребят, которым не удалось дожить до выпуска. О чем думает Орион? О чем думают все остальные, глядя, как он изображает героя? В конце концов школа выставит счет.
Но никто об этом не думает. В этом году погибло меньше двадцати старшеклассников – обычно около ста, – и все, похоже, считают, что Орион сотворил чудо, что это очень здорово и что желающих попасть в нью-йоркский анклав будет в пять раз больше обычного. Я могу об этом даже не мечтать – мне и лондонский-то анклав вряд ли светит. Это меня страшно бесит, тем более что я практически звезда. Я уже знаю в десять раз больше заклинаний разрушения и владычества, чем весь выпускной класс, вместе взятый. Ничего удивительного, поскольку я получаю штук пять каждый раз, когда хочу вымыть пол.
Есть и плюсы. Сегодня я изучила девяносто восемь полезных домашних заклинаний на древнеанглийском языке, потому что развеять вонь смогло только девяносто девятое, и книга не исчезала, пока я до него не дошла. То и дело школа оказывает себе медвежью услугу, как раз когда придирается и занудствует. Я измучилась, переводя девяносто девять заклинаний, в то время как за спиной у меня булькала вонючая лужа, но в процессе обзавелась некоторыми полезными знаниями.
Через неделю-другую я буду за это благодарна. А сейчас мне нужно встать и пятьсот раз подпрыгнуть на месте – не сбившись и все это время не отрываясь от кристалла-хранилища. Тогда я наберу достаточно маны и вымою пол, случайно никого не убив. Плутовать я не смею. Здесь нет муравьев и тараканов, которых можно было бы высосать досуха, и день ото дня я становлюсь сильней, как все мы здесь. Учитывая мой дар, не исключено, что я выведу из строя всех соседей, если попытаюсь сжульничать с заклинанием уборки, и в коридоре будет царить стерильная чистота свежепродезинфицированного морга. У меня, конечно, есть запас маны: мама дала мне с собой кристаллы, которые зарядила в своей компании. В них я могу собирать ману – и делаю это при каждой возможности. Но я не собираюсь пользоваться этими кристаллами, чтобы прибраться в комнате. Они нужны на крайний случай, если вдруг сила понадобится немедленно; к тому же это мой запас на выпуск.
Когда пол стал чистым, я сделала еще пятьдесят отжиманий – за последние три года я приобрела неплохую форму – и наложила любимое мамино окуривающее заклинание. Моя каморка наполнилась запахом жженого шалфея – но лучше так, чем пожиратель. Близился ужин. Нужно было вымыться, но мне страшно не хотелось сражаться с тем, что могло выползти из сливного отверстия в душевой – а что-нибудь обязательно бы выползло, стоило мне туда зайти. Поэтому я переоделась, заново заплела волосы и обтерла лицо водой из кувшина. В остатках воды я прополоскала футболку и повесила ее сушиться. У меня было всего две футболки, и обе уже износились. Мне пришлось сжечь половину одежды на вторую ночь моего пребывания в школе, когда из-под кровати вылезла безымянная тень, а взять ману больше было неоткуда. Благодаря этой жертве я сумела уничтожить тень, не черпая жизненную силу ниоткуда. И Ориону Лейку не пришлось меня спасать, верно?
Невзирая на все усилия, я выглядела так прекрасно, что когда пришла на сборное место (мы, естественно, ходим в столовую группами: идти одному значит напрашиваться на неприятности), Лю взглянула на меня и спросила:
– Что случилось, Эль?
– Наш прекрасный спаситель Лейк решил сегодня расплавить в моей комнате пожирателя душ, а мне пришлось за ним прибирать, – ответила я.
– Расплавить? Фу.
Пусть Лю и темная ведьма, зато она не молится на Ориона. Мне она нравится, хоть она и малефицер; Лю одна из немногих, кто со мной общается. Вариантов у нее больше, чем у меня, но она неизменно вежлива.