Первый узбек
Шрифт:
Я отправился обратно, размышляя по пути: неужели Аллах услышал мою невысказанную просьбу? Неужели Джани-Мухаммад-бий действительно был неугоден Всевышнему своими деяниями? Я не чувствовал своей вины, понимая, что своей непомерной глупостью Джани-Мухаммад-бий освободил меня от своей особы и развязал руки для дальнейших действий. В голове постепенно сложился указ о запрете употребления вина.
Главным злом здесь являются не пьяницы, а те, кто это вино делает и продаёт. Иногда это разные люди – значит, бить надо по ним. Разрешить делать вино только табибам и только в лечебных целях. И штрафы! За то, что человек вино делает и продаёт его – десять полновесных серебряных таньга и десять плетей на площади перед Арком. Предварительно провезти по улицам благословенной Бухары и пусть орёт во всё горло «Правоверные мусульмане, я спаивал народ, правоверные мусульмане, я нарушил заветы Корана, правоверные мусульмане, я прах под вашими ногами». Может быть, хоть тогда кто-то да задумается, стоит ли запретное удовольствия десятка плетей по голому заду при большом стечении народа?
Как же я устал! Как я устал от людской глупости и самонадеян ности, от непомерных амбиций одних и безответственности других! До каких пор наш благословенный народ будет страдать от всего этого? Что надо сделать, чтобы люди поняли – я хочу только благоденствия государства. Неужели так трудно сделать то, что я прошу? Я же сначала прошу, а только потом приказываю и требую – или сразу начинать с угроз? Тимур-хромец никогда никого не просил, он только приказывал, и каков результат? Не прошло и тридцати дней после его смерти, даже не сорок, положенных по обычаю, как один из его внуков нарушил его завещание и захватил Самарканд. Это произошло вопреки тому, что лично Тимуром был назначен его наследником и эмиром Пир-Мухаммад, сын любимого им и безвременно ушедшего Джахангира-мирзы. Пир-Мухаммаду никто не подчинялся.
Все потомки Тимура мужского пола считали себя достойными его трона! Но если они любили и уважали деда, то почему с таким презрением отнеслись к его воле? Получается, что только страх держал всех сыновей и внуков в повиновении, только ужас перед жестоким нравом отца и деда не давал прорваться их глубоко скрытому недовольству?
А несчастная доля великого Улугбека? Строителя, учёного, поэта, музыканта, убитого по приказанию собственного сына? Это внук Тимура – неужели все Тимуриды прокляты Аллахом за те злодеяния, которые он творил? Не мне толковать волю Всевышнего, но то, что происходит рядом со мной, в моей совести и душе – тоже Его воля!
Как понять, правильной ли я иду дорогой, не свернул ли где с намеченного пути и предначертаний Всевышнего? Стенать можно долго, а ответ я узнаю только после того, как попаду на тот свет. А теперь надо думать о насущных делах, и хватит забивать голову рассуждениями, от которых взрывается мозг и тускнеет сознание. Спать.
Глава 2
МИАНКАЛЬ – СЧАСТЬЕ ЖИЗНИ
Н
е сыскать в Мавераннахре более сочных сладких дынь, напитанных в избытке влагой и щедрым солнцем, и не найти такого наливного винограда вернее, чем в долине Заравшана. Тяжелые грозди тянут лозу к земле, словно ожидают руку, что жадно сорвёт плоды и сладким, освежающим соком отправятся прямиком в горло! Это Мианкаль, чьё несметное водное богатство невозможно оценить в серебре. Скатываясь с гор, Заравшан делится в фарсаге от Самарканда на два нешироких рукава: левым протоком будет Карадарья, а правым Акдарья.
Они несут мутные потоки полтора десятка фарсагов порознь, то расходясь на два-три фарсага, то сближаясь по непонятной причине. Степь, по которой они текут, гладкая, насколько видит глаз, ни горушки, ни низинки. Тешась свободой, нерукотворные каналы петляют по бескрайней равнине. Словно две соседки то ссорятся из-за пустяка в ругань и крики, то мирятся, оставляя позади злую склоку. Именно на этом островке, образованном протоками-подружками, издавна селились земледельцы.
Никто и не знает, когда первые люди поселились в этом благословенном крае. Судя по всему в незапамятные времена, давно позабытые не только людьми, но даже сказителями легенд и преданий. Дехкане, распахивая землю под пшеницу и ячмень, сажая плодовые деревья или копая арыки, случайно находили странные предметы. Для какой надобности они были сделаны, у людей не было ни знаний, ни желания знать. Зачем древний мастер слепил глиняный ящик с крышкой, сохранившийся почти целиком, непонятно. Крупу не насыпать, воду не налить. Но если сделал, то кому-то он был нужен, а для чего, зачем и почему – об этом лишь иногда вспоминали в чайхане, сидя за пиалой зелёного чая.
С другими находками всё ясно: вот осколки глиняной косы, глубокой расписной чашки. Вот искорёженный наконечник железного копья. В ржавом обломке с трудом можно признать некогда грозное оружие. Редко находили полезные вещи. Ничего вроде медного фельса, серебряного таньга или скромного колечка на глаза не попадалось. Такие вещи люди не выбрасывали, а теряли реже, чем об этом думают. Нечасто, но находили человеческие кости: безглазый, отполированный талыми водами до блеска череп или не пойми что? Кости руки или ноги? Кто разберёт? Их с молитвами относили на кладбище и предавали земле. Худо непогребённым костям лежать там, где человек работает. Невзначай можно наступить, осквернив тем самым как себя, так и несчастного, умершего уйму лет назад. А если по твоим костям после смерти кто-то топтаться будет? Нехорошо…
Кто знает, может, и есть на земле более удобное место для жизни, но оно было неизвестно людям, полюбившим Мианкаль. Два протока Заравшана размашистыми крыльями сказочной птицы Хумо создавали влажный шатёр, позволяющий пользоваться живительной водой в любое время. Неустанно работая, люди прорыли каналы насквозь от Акдарьи до Карадарьи для обильного полива своих угодий. В здешних садах и огородах росло всё – от развесистой яблони до проса и огурцов.
Те, кому повезло прижиться в Мианкальской долине, по своей воле её не покидали. Всё зависело от правителей, в руки которых попадал этот лакомый кусок плодородной земли. Им одаривали верных приверженцев или врагов, чтобы заткнуть жадную пасть ненадёжного союзника. Народ никто не спрашивал, а дехканам было всё равно, кому платить налоги.
Не все знали названия узбекских племён, населявших Мианкаль. Многие знали живущих рядом и их обычаи – ширин, утарчи, бишйуз, джалаир, кериат, каталан, тан-йарук, алчин, хитай, бархан, найман. Некоторые могли перечислить девяносто два племени, хотя и считать не могли. Все они были из кочевых узбеков, давно осевших
на земле и забывших свои дикие повадки. Перестали совершать набеги, воровать скот и женщин осёдлых соседей, а спокойно ковырялись в земле, добывая пропитание упорным дехканским трудом.
Пришлые народы за сотни прошедших лет породнились с людьми междуречья, переженились и настолько смешались, что постепенно стали терять не только варварские привычки, но и внешний облик становился другим. Прибавился рост, лица из круглых и плоских становились более выпуклыми и выразительными. Осёдлая жизнь для кочевников была спасением: редко кто маялся от недоедания и нужды. Родственники и соседи не давали голодать племянникам, сёстрам или близким друзьям. Если у самих был виноградник или ячменное поле, то уж горсткой кишмиша, кувшином катыка, пресной лепёшкой делились. Сегодня ты мне помог – завтра я тебе, какие счёты между соседями и родственниками? Не зря старики говорят: «Выбирай не дом, а соседа!»
На берегу северной протоки, почти у слияния Карадарьи и Акдарьи, притулился к низкому урезу реки ничем не примечательный городок Афарикент. Сюда время от времени наведывались правители Кермине, древнего красивого города. По меркам безбрежных степей, он располагался недалеко, фарсагов семь. Народу в Афарикенте проживало изрядно, тысяч десять, но такую цифру даже мулла не знал. Правитель Джанибек-султан, любимый племянник погибшего в борьбе с кызылбашами Шейбанихана, мог в любое время посетить свой дворец. Приезжал он не один, а с кучей сардаров, детей, жён, наложниц – отдохнуть, поохотиться, а то и просто предаться праздности вдали от многочисленных дворцовых интриганов, неустанно плетущих козни и ткущих заговоры.