Первый в списке на похищение
Шрифт:
– Даже для собственных нужд, – пробормотал Деверь. – Финита! Ты бы лучше там, у детского сада, посообразительнее был, а не здесь!
– Чем же я провинился? – искренне удивился Клоп.
– А ничем! Потому и не бью. Если бы знал, что провинился – убил бы! Понял, Клоп?
– Понял, чем дед бабку донял, – пробормотал Клоп, на глазах уменьшаясь за рулем, становясь совершенно неприметным, плоским, словно тень, помотал головой: – И кто тебе на хвост наступил?
Когда выехали на гулкую, битком набитую машинами трассу, Деверь сказал Медузе:
– Можешь больше не зажимать
Медуза отнял вонючую грязную руку от лица Костика и с брезгливой миной отер ладони о штаны:
– Все пальцы в соплях.
Деверь захохотал:
– Детские сопли – святые, так ты, Медуза, и к Евангелию скоро потянешься! Шансов на счастливое будущее у тебя сразу в несколько раз больше станет.
Медуза в ответ кисло улыбнулся, отвел глаза в сторону. Костик, которого чуть не вырвало от рук Медузы, пришел в себя, заворочался, заерзал на сиденье, подпрыгнул, впиваясь головой в мягкий низкий потолок «жигулей» и закричал. Деверь насмешливо покосился на него – он даже не шевельнулся, чтобы хоть что-то предпринять. Похвалил только, покрутив перед лицом Костика указательным пальцем:
– Молодец, арбуз, голос хороший имеешь. Певцом будешь, если, конечно, до той поры доживешь.
Костик снова долбанулся головой в потолок машины, вскрикнул от боли, Медуза схватил его за плечи, притиснул к сиденью:
– А ну, сиди смирно! Скоро приедем, там тебе будет простор для прыжков и вверх и вбок. Через двадцать минут, – споткнулся на полуслове, увидев, как Деверь показывает ему увесистый волосатый кулак, заморгал виновато, не понимая пока, чего же он такого сказал. – Ты чего?
В ответ Деверь молча покрутил пальцем у виска, потом показал на Костика и стукнул ногтем по стеклу часов. Пробурчал недовольно:
– Вот так мы все и заваливаемся. По собственной дурости. Не находишь, Медуза?
Тут до Медузы дошло: напрасно он, конечно, болтанул насчет двадцати минут – этим он выдал время, которое отделяет их от места, куда они едут, по времени ведь всегда можно рассчитать расстояние, а там… Вполне возможно, что этот щенок знает Москву не хуже взрослых… Тогда что?
Он спросил у Деверя:
– Может, ему глаза завязать?
– Не надо.
– Он же все видит!
– И его все видят – не думай, что мы невидимые и неслышимые. Первый же мусор обратит внимание: с какой это стати в машине сидит человек с завязанными глазами?
– Не человек – пацаненок. Арбузенок, как ты говоришь.
– Что в лоб, что по лбу! – Деверю начал надоедать этот разговор, в его голосе появились резкие нотки, заплескалось что-то угрожающее. Костик всхлипнул, затрясся по-птичьи – ему было жаль себя, жаль отца с матерью, жаль собственного дома, который он, может быть, никогда больше не увидит – и такая мысль мелькнула в его голове, – и он затрясся еще сильнее.
Белый свет перед ним померк, мир сделался маленьким, неуютным, размером всего в ладошку, даже меньше ладони, налился темной пороховой копотью, в горле родился долгий удушливый взрыд, и Костик чуть не потерял сознание. Закашлялся. Деверь ударил его рукой по спине:
– Не сдыхай, малец! Ты нам живой нужен!
Костик не услышал этих слов, маленькое легкое тело, его скрутила боль, лицо Костика сделалось мокрым от слез. Деверь вторично прихлопнул его ладонью, удар был таким, что Костик чуть не влетел в узкое пространство впереди, между двумя сиденьями, Деверь вовремя поймал его за воротник, откинул назад, прижал рукой к сиденью.
– Как вы… как вы… – захлебываясь, прокричал Костик, – как вы смеете! За что вы меня так?
– Гля, бунтует! – удивленно проговорил Клоп, вывернул руль, съезжая с трассы на небольшую боковую дорогу. – Революция 1905 года. Вот что значит папаня золотой щеткой зубы чистит!
– Молчать! – рявкнул Деверь. – А теперь… задраить окна, не то он опять начнет вопить.
– Как вы… – снова скорчился от очередного взрыда Костик, попробовал нырнуть вниз, в ноги в полутемень салона – ему показалось, что там можно спрятаться, но Деверь схватил его за воротник, рявкнул:
– Сидеть!
Этого Костик не стерпел, извернулся, вцепился зубами в руку Деверя. Деверь дернулся, лицо у него перекосилось от боли. Он шарахнулся от Костика в угол машины, помотал перед собой рукой, словно остужал воздух, увидел злые, полные слез глаза Костика и коротко, почти без размаха ударил его кулаком по голове. Бил, впрочем, останавливая руку – боялся размозжить мальчишке голову.
Костик тихо, без звука, ушел вниз, под сиденье, в следующий миг Медуза выдернул его оттуда – вялого, безголосого, враз ставшего каким-то бескостным, бросил опасливый взгляд на Деверя:
– Ты что-о-о?
– Видишь же, он кусается, как бешеный лисенок. Тьфу! Вот сволота! Пидар, пащенок гнойный! Недоносок!
– А если ты его убил?
– Не убил, не бойся. Я ударил его не в полную силу.
– Ну ты даешь! Еще один такой хук и наши денежки – фьють! – Медуза сделал красноречивый жест. – Да и наверху нам голову оторвут.
– Я же сказал тебе, что бил в треть, в четверть силы, – Деверь повысил голос, послышалось в нем что-то дребезжащее, свинцовое, заставившее Медузу замолчать и втянуть голову в плечи.
Деверь закатал локоть куртки и с шипением всосал в себя воздух, показал прокушенную руку Медузе:
– Видишь? – зубы у Костика оказались острыми, как у зверенка. – Ладно, – пробормотал он, снова втянул в себя воздух, – это папане-арбузу дорого обойдется. Валютой заплатит.
– Действительно, не убей его, Деверь, – подал голос из-за руля Клоп. – Тогда не то чтобы зелеными – родными фиолетовыми ничего не возьмешь.
– Еще как возьмем, – уверенно проговорил Деверь, серой замызганной тряпицей, найденной в кармане, стер с руки кровь. Кровь выступила опять, прокус был хоть и неглубоким – глубокий Костик просто не мог оставить, – но болезненным и кровянистым. – Даже если его обглодают крысы, мы все равно возьмем тугрики. За один лишь костяк, чтобы похоронить… Тугриков будет, как грязи. И у нас, и у паханов наших. С верхом, понял? – в голосе Деверя вновь забряцали жесткие нотки, будто в горло ему кто-то натолкал гвоздей. – А? Что-то я не слышу одобрительных возгласов.