Пёс имперского значения
Шрифт:
Прохладное лето 34-го. Дрогичин.
Нарком обороны окинул критическим взглядом принарядившегося председателя колхоза имени Столыпина:
— Нет, Александр Фёдорович, так не пойдёт.
— А что не так? — спросил Беляков, поворачиваясь перед большим, в рост человека зеркалом. — Бабочка не в тон носкам?
— Ну…, как тебе сказать? — Каменев неопределённо покрутил рукой. — Может они и в тон, только этого не видно. И вообще, зачем сапоги надел?
— А ты?
— У меня к парадному мундиру положены. А
Больше он ничего не успел сказать, потому что стремительно открылась дверь, и в комнату влетел запыхавшийся Булгаков:
— Вы долго ещё? Будьте на месте через двадцать минут. Роли заучили?
— Ох, грехи мои тяжкие, — ответил Александр Фёдорович, стягивая с себя сапоги с узким голенищем, за которые отдал четыре сотни честно заработанных рублей. — А без меня никак?
— Никак, — отрезал нарком культуры. — Вы, товарищ Беляков, вместе с Иосифом Виссарионовичем будете представлять на коронации весь русский народ.
— Ну почему я? Пусть Каганович представляет.
— Нельзя, он пойдёт в составе дружной семьи братских народов. И не спорьте, сценарий утверждён окончательно и обжалованию не подлежит. Ну что, вперёд?
День выдался на славу, солнечный но не жаркий, как и всё лето. По случаю торжеств в городе был объявлен выходной, и заранее ликующие толпы народа стекались на площадь перед Сретенским собором по трём главным, и единственным, улицам Дрогичина — Пинской, Хомской, и ещё одной, названия которой председатель не помнил. Лепота…, празднично одетые местные женщины в коротеньких, почти на две пяди выше щиколотки, платьях; маскирующиеся под крестьян слушатели Военной Академии, все до единого в шляпах-канотье местного производства…. Дети с воздушными шарами в руках. Знамёна с Великокняжеским гербом — белым всадником на красном поле, на щите которого серп и молот. Радостные блики в прицелах снайперов на крышах домов…
Всего этого Беляков не увидел, не до того было. Он мученически терпел тяготы и лишения церковной службы, ожидая окончания торжественного богослужения, когда можно будет выйти на свежий воздух, где и произойдёт сам момент возложения короны на Деникина. А пока эта самая корона покоилась на каравае ржаного хлеба, символизирующего чего-то там, и всю тяжесть приходилось держать на вытянутых руках уже часа полтора.
Александр Фёдорович покосился на Сталина — ещё один представитель русского народа стоял не напрягаясь, элегантно опершись на громадный меч, по легенде, опубликованной во всех советских газетах, принадлежавший когда-то самому Даниилу Галицкому. Кто это такой, в смысле — Даниил, председатель колхоза до сих пор не знал, но глядя на Галицийского кагана, неумело но усердно пытающегося перекреститься в такт молитве, догадывался о его происхождении. Естественно — рабоче-крестьянском.
А держать тяжёлый хлеб становилось всё тяжелее и тяжелее. Да ещё запах свежей корочки…
— Товарищ Беляков, прекратите есть казённое имущество, — не разжимая зубов, дабы не нарушить торжественности момента громким голосом, потребовал Иосиф Виссарионович. — В одиночку прекратите.
— Да я только чуть-чуть, снизу. Видно не будет.
— Всё равно перестаньте. Или отдайте каравай товарищу Трошину.
Из-за спины поименованного товарища, только час назад приехавшего с территории бывшей Румынии, но успевшего надеть новые погоны, высунулся вездесущий Булгаков:
— Вы что, нельзя отдавать хлеб подполковнику, он же у нас литовский народ изображает.
— И что?
— Откуда у них хлеб?
— Из России.
— Вот! И потому, пусть председатель колхоза его и держит. Сам выращивал, сам и вручит.
— Простите, Михаил Афанасьевич, — возразил Беляков не оборачиваясь, — но мы больше по огурцам и капусте специализируемся.
— Ваши глупые шутки здесь неуместны! — рассердился нарком культуры. Но потом злорадно рассмеялся, и что-то черкнул в блокноте с надписью на обложке — "Ричард Львиное Сердце. Сценарий". — Всё, Патриарх пошёл. Наш выход, товарищи!
— Что, всё? Пойдём шапку отдавать? — не поверил своему счастью Александр Фёдорович.
Да, он оказался прав в своих ожиданиях — от ноши удалось избавиться. После помазания их елеем реликвии были уложены на специально установленные аналои, покрытые тяжёлым алым бархатом с золотыми кистями по краям. В уголке полотнища председатель заметил какую-то вышитую эмблему, но по слабости зрения так и не смог толком её разглядеть. А потом и некогда стало — оказывается церемония не только не заканчивалась, но и не начиналась толком.
— Теперь все идём встречать Деникина, — руководил Булгаков. — Алексея Львовича вперёд пропустите!
Специалистам не зазорно подчиняться даже вождям, и Сталин первым подал пример, направившись к выходу. А на другой стороне площади, из старой, покосившейся от старости ратуши, величаво спустившись по деревянным скрипучим ступенькам, застеленным красным сукном, навстречу шёл Великий Князь Литовский в сопровождении генералов Хванского и Скоблина. За ними, воспользовавшись правом старейшего друга, по ковровой дорожке семенил Сагалевич, скрывая старческую хромоту при помощи изящной трости с накладными монограммами. На ходу он приветливо раскланивался с многочисленными знакомыми, вежливо приподнимая котелок.
По обе стороны этого пути были расставлены скамейки для гостей. По правую руку для нарочитых — глав дружественных государств, деникинских офицеров не младше полковника, советских генералов и наркомов, а слева — для публики подлого происхождения. К таковой относились дипломатические представители и послы стран нейтральных, полунейтральных, и откровенно враждебных. Последние чувствовали себя особенно неуютно, поёживаясь под пристальными взглядами прикреплённых к каждому автоматчиков.
В центре площади Деникин со Сталиным встретились и под исполняемое Кубанским казачьим хором многолетие пожали друг другу руки. Патриарх окропил обоих святой водой, перекрестил, и спросил, перекрывая мощным голосом гул толпы:
— Великий государь, генерал-лейтенант и Великий Князь Антон Иванович, како веруеши и исповедуеши Отца и Сына и Святаго Духа?
— Служение во благо Отечества — вот символ веры! — прозвучало в ответ.
— Любо! — громко воскликнул Алексей Львович, давая казакам знак начинать молебен.
Он длился недолго, не более получаса. Затем Патриарх взял Деникина под руку и повёл к двум стоящим кормой к друг другу танкам, на которых был установлен настил, а поверх его — Великое Чертожное Место. По виду — обычный стул из музея, только на спинке нацарапано чем-то острым "В.Мономахъ".