Песчаный поход
Шрифт:
На контролируемом отрезке дороги расположилось семь точек: Каракамар, Первый мост, Артедджелау, Второй мост, самое гиблое место – Третий мост, покинутая «точка» Баланджери и сам Кишим с дислоцировавшимся в нем третьим и последним батальоном 860-го отдельного мотострелкового полка.
Именно его подразделения охраняли врытые по уши, на полкилометра обложенные минными полями, ни днем ни ночью не ведавшие покоя точки. Ему же был придан разбросанный по постам танковый батальон.
Проводили колонны в полк и обратно следующим образом. Вначале главные действующие лица – бронегруппа второго МСБ совместно с разведротой и саперами за три-четыре дня, ночуя на точках, доходила до Кишима, встречала автокараван и примерно за неделю возвращалась назад.
Колонну проводили, в прямом смысле слова, пешком. Из-за постоянного минирования саперы вынуждены были всю дорогу идти впереди машин, и вся эта масса техники продвигалась со скоростью пешехода. И, тем не менее, всякий раз случалось, как минимум, два-три подрыва.
До 1983 года у духов считалось очень популярным еще и обстреливать автокараваны, но с тех пор, как часть получила новенькие скорострельные БМП-2, охоту к массированным дуэлям у них отбили, а одиночные выстрелы, понятно, не в счет. Кроме всего прочего, после каждого огневого налета на колонну ближайшим от боя кишлакам так перепадало, что от домов оставались торчать лишь огрызки фундаментов, и к концу восемьдесят третьего вдоль новой дороги стояли одни мертвые развалины.
Естественно, что для полкача решение задачи по восстановлению былого короткого пути являлось делом первостепенной важности. Он просто не мог позволить, чтобы два батальона пехоты и единственный танковый стояли мертвым грузом по постам, так как с неполными тремя сотнями бойцов ни о каких серьезных победах не могло быть и речи. Группировка Бассира, дислоцировавшаяся в районе Бахарака, насчитывала полторы тысячи человек; группировка Вадута, действовавшая в районе Кишима – до двух с половиной-трех тысяч; а отряд Джумалутдина (чуть ли не племянника самого Ахмед-Шаха), контролировавший урочище Аргу и прилегающие к нему районы, – свыше трехсот «непримиримых». И относительная малочисленность последней группировки не мешала им нещадно терроризировать часть.
Кроме основных соединений в провинции действовало бесчисленное количество, доставлявших хлопот не меньше, чем крупные подразделения моджахедов, независимых малых групп под руководством полевых командиров.
Подполковник Смирнов понимал, что если ему удастся решить проблему дороги, то максимум за месяц, передав в распоряжение 24 афганского пехотного полка и царандою [6] ставшие ненужными точки, он почти втрое усилит маневренную группу своей части, и, кроме всего прочего, получит весомую поддержку танкового батальона; несмотря на высокогорье, фактор немаловажный.
6
Царандой – войска «народной» милиции ДРА
За неделю полкач так завел офицеров, что они, высунув языки и обкладывая техников многоэтажным черным матом, за пару дней сумели подготовить к выходу всю имеющуюся в наличии технику, годами стоявшую в бездействии.
В ротах происходило то же самое. Целыми днями старшины получали доппайки и боекомплекты. Машины загрузили под завязку. Казалось, что выдвигаемся, как минимум, на год и собираемся, по меньшей мере, брать штурмом Кабул.
В день перед выходом Смирнов обратился к солдатам и офицерам с длинной пламенной речью. В ней он призывал всех, от рядового до подполковника: «Не щадя живота своего…», «Не посрамим отцов…», «До последнего вздоха…». В этот день жара прыгнула хорошо за сорок в тени, и из-за сорокаминутного опоздания подполковника да затянувшейся почти на час проникновенной проповеди несколько человек потеряли сознание. Под занавес объявили день отдыха, как всегда посвященный перезарядке магазинов, чистке оружия, подгонке снаряжения и прочим видам немудреного солдатского досуга.
Ночью механики-водители выгнали машины из парка, построили их перед КПП-1 и под утро, заливая окрестности надрывным ревом и смрадом солярки, загрузив пехоту, двинулись в горы.
Глава 7
Саша сидел на левом заднем десанте сто сорок девятого борта и с интересом вертел головой в разные стороны. На башне восседали взводный и Матаич, в противоположном от него люке о чем-то болтали Валерка и Братусь, а впереди, на его же стороне, пристроился внештатный денщик и шестерка Пономарева, всеми втихаря презираемый стукач Тортилла. Вел БМПшку механик Дагестан. Позади него, на командирском месте, вальяжно развалившись, так, что одна нога свисала с брони, а вторая упиралась в крышку люка, преспокойно посапывал Гора.
Его сладкую дрему время от времени прерывали колкие шуточки взводного, но Гору это, похоже, мало тревожило; к тому же, зная, что он не слышит на правое ухо, никто не мог с уверенностью сказать, точно ли он не расслышал или просто не счел нужным.
Саша, посматривая на него через каждые две-три секунды, боялся пропустить хотя бы один его взгляд, одно легкое мановение руки. За неделю совместной службы этот парень для него стал чем-то вроде объекта поклонения…
С первых же дней в армии призывнику Зинченко стало понятно, как называется тот, мучивший его пару лет до этого, подсознательный страх. Имя ему – панический ужас перед унижением. И самое страшное состояло в том, что унижать его личность и весь его призыв в целом стали с первых минут новой жизни.
Если отношение к новобранцам на пересыльных пунктах было просто наплевательским, то есть абстрактно унизительным, то по прибытии в учебку он сразу же ощутил, что такое настоящее унижение.
Все полгода отправок, пересылок, учебы его внутреннее второе «Я» жило или, вернее, прозябало в состоянии какой-то парализующей апатии. Сил на то, чтобы защищаться, не было и в помине; это существо, только все более и более сжималось под плевками и оплеухами, которыми его щедро потчевала новая солдатская жизнь, и какими-то медленными, но упорными витками заворачивалось в непробиваемую скорлупу безразличия. Если бы к нему в том состоянии подошли незнакомые люди и стали бить, то он просто бы лег наземь, закрыл голову руками и ждал. Пока от него не отстанут или не убьют.
И вот, придя в роту, где предстояло служить до конца, до дембеля, он столкнулся с сильным человеком, который как-то совершенно незаметно разбил эту скорлупу.
На второй день пребывания во взводе гора, подойдя к Саше, молча забрал веник и, сунув его дневальному, отвел в угол, где обычно отдыхала «великолепная пятерка». Там он, угостив сигаретой с фильтром (а молодым еще не успели и обыкновенных выдать) и чаем, минут двадцать запросто поболтал с ним о том о сем – ну прямо как на гражданке. Потом к ним присоединился Братусь, поначалу одним своим видом приводивший Сашу в ужас – огромный, под метр девяносто, угрюмый детина – и, как всегда молча, между прочим положил перед ним початую пачку печенья. Это уж и вовсе было нечто невиданное.
Болтали о разных пустяках, земляками они считались чисто номинально – один из Донецка, другой из Ворошиловграда. Да и говорил-то в основном Саша, а тот – в своей традиционной манере, привалившись к спинке кровати, полулежа, – лишь внимательно слушал.
Потом подошли остальные. Шурик сходу едко прошелся по бессмертному сюжету «Трех поросят», Братусь, буркнув что-то в ответ, убыл в неизвестном направлении, а Гора, усаживаясь с Матаичем гонять нарды, как бы невзначай обронил, что Зинченко с этого дня закреплен за ним. В течение первого полугодия каждый прибывший в боевую роту молодой солдат закреплялся за одним из старослужащих и как хвостик ходил за ним на всех операциях, а дедушка, в свою очередь, не только ему помогал, учил и вводил в курс дела, но еще и головой отвечал за свою «почетную обязанность».