Пещера Лейхтвейса. Том второй
Шрифт:
— Не отвлекайся, — проговорил мнимый священник, — говори дальше. Я должен все знать. Твой муж взял нож — и что же он сделал? Ранил ли он ее? Или зарезал? Говори скорее!
— Едва мой муж прикоснулся ножом к красивой белой шее мнимой покойницы, как из груди красавицы вырвался вздох.
— Вздох! Она пришла в себя! Она очнулась под ножом убийцы.
— Нет! Клянусь всеми святыми, мой муж не сделался убийцей! — вскрикнула Лусиелла. — Я оттолкнула его и не дала совершиться ужасному преступлению. Женщина приподнялась и взглянула на нас широко открытыми глазами. Мы пришли в неописуемый ужас и бросились бежать. Нам было страшно того чуда, которое совершилось с несчастной утопленницей.
— Чудо, — пробормотал мнимый священник, — да, это было чудо.
Он закрыл лицо обеими руками и глухо зарыдал. Лусиелле казалось, что священник, подавленный ужасом совершенного злодеяния, печалится о ее погибшей и грешной душе.
— Что вы сделали потом? — спросил затем Лейхтвейс, поборов свое волнение.
— Мы убежали, так как ни за что не хотели остаться в той хижине, где произошло такое сверхъестественное явление. Но предварительно, преподобный отец, — готовьтесь выслушать нечто ужасное, — прежде чем запереть снаружи дверь на ключ, мой муж вынул из плиты горящие угли, бросил их в кучу соломы, и хижина воспламенилась. Пламя и дым окутали ее. Я уже не сомневалась, что воскресшая покойница, если не сгорит, то задохнется в дыму.
Лейхтвейс вне себя глухо зарычал, точно раненый зверь, схватил тяжелый серебряный канделябр, стоявший на возвышении и швырнул его об пол, так что он разлетелся вдребезги.
— Говори дальше! — в ужасном волнении произнес он. В голосе его слышались гнев, ярость, отвращение и ужас.
— К счастью, — продолжала Лусиелла, — опасения мои не оправдались. Женщина не сгорела и не задохнулась, она в настоящее время находится в Праге, и я собственными глазами видела ее сегодня живую.
— Она жива? — вскрикнул Лейхтвейс ликующим голосом.
— Да, жива, — радостно повторила Лусиелла. — Мы не сделались убийцами той, которую явно охраняла Дева Мария. Новым чудом она была спасена от пламени, так как в ту минуту, когда она, лишившись чувств, упала на пороге двери внутри хижины, к последней подъехал на своей телеге еврей Илиас Финкель, тот самый, который, как я вам говорила, посоветовал нам заняться нашим преступным делом. Он услышал стоны, увидел дым, выбивавшийся из щелей, выломал дверь, нашел несчастную женщину и спас ее.
— Он спас ее? — произнес Лейхтвейс сдавленным голосом. — Нет, говорю я тебе! Он был лишь орудием в руках Всевышнего. Сам Господь сохранил жизнь этой красивой, благородной женщине. Он не пожелал отнять ее у того, кто любит ее безгранично, больше своей жизни.
Лусиелла медленно подняла голову и в недоумении взглянула на мнимого священника. Его слова возбудили в ней неясные подозрения; она начала догадываться, что тот, кому она исповедовалась, принимает более близкое участие в судьбе незнакомки, чем казалось совместимым с его саном.
— Преподобный отец, — дрожащим голосом произнесла она, — кто вы на самом деле? Вы говорите так, как будто знаете ту женщину. У вас на глазах слезы, вы охвачены страшным волнением — неужели вы на самом деле знаете ее? А… теперь я понимаю! Да… это вы… я погибла… я сама выдала себя! Я узнаю вас… вы… муж ее, вы разбойник Лейхтвейс!
Лусиелла вскочила и в ужасе отшатнулась от Лейхтвейса. Лицо ее исказилось смертельным страхом. От ужаса она не могла больше произнести ни слова и бросилась к выходу. Но Лейхтвейс, успевший сбросить с себя одежду священника, одним прыжком соскочил со ступенек алтаря и бросился за Лусиеллой. Итальянка, сознавая опасность, бежала к двери. Еще два-три шага и она спасена. Но вдруг она зашаталась, глухо застонала и упала. Лейхтвейс, желая задержать Лусиеллу, сорвал доску с ближайшей скамьи и швырнул ее в бегущую. Лусиелла лишилась чувств. В то же мгновение Лейхтвейс кинулся к ней, выхватил из кармана веревку и связал ее по рукам и ногам. Затем поднял ее на руки и вернулся в глубь церкви. Там он остановился, подумал немного, а затем направился к маленькой боковой двери рядом с входом в алтарь.
Он очутился у начала каменной лестницы, ведшей, по-видимому, на колокольню. По этой лестнице Лейхтвейс понес свою пленницу. Минут через пять он добрался до самого верха колокольни. Помещение, довольно просторное, было покрыто сводчатой крышей на толстых деревянных стропилах. Посередине висел огромный колокол, с которого спускались два толстых каната. При помощи этих канатов звонарь, когда было надо, приводил в движение язык колокола. В одной стене имелись маленькие дверцы, запертые на задвижку и служившие для того, чтобы звонарь мог, в случае надобности, подавать сверху вниз сигналы. Надобность эта являлась, например, во время пожара: тогда звонарь отворял дверцы и при помощи большого рупора возвещал населению о случившемся.
Лейхтвейс подошел к этой дверце, отодвинул задвижку и выглянул наружу. Колокольня была так высока, что городские здания казались карточными домиками, построенными детскими руками. Лейхтвейс наклонил итальянку из двери так, что ветер подул ей в лицо, и она вскоре очнулась. Лусиелла открыла глаза и с ужасом увидела, что висит между небом и землей. Лейхтвейс держал ее так, что она почти половиной тела повисла над бездной.
— Боже праведный, — простонала она, — что вы делаете? Вы хотите сбросить меня отсюда, хотите убить? Помогите! Помогите, добрые люди!
— Молчи, — произнес Лейхтвейс. — Если бы ты кричала в десять раз громче, то и тогда там внизу твоих криков никто не услыхал бы. Ты в моей власти. Стоит мне выпустить тебя, ты полетишь вниз и разобьешься в лепешку.
Лусиелла глухо застонала и закрыла глаза.
— Но мне не нужна твоя жизнь, — продолжал Лейхтвейс, — я дарую тебе ее, так как ты, так или иначе, принимала участие в судьбе моей несчастной жены и раскаяние заставило тебя высказаться на исповеди. Я требую от тебя только, чтобы ты мне сказала, где она находится. Предупреждаю: не обманывай меня. Ты останешься жива лишь в том случае, если моя жена будет спасена.
— Я знаю, вы убьете моего мужа! — дрожащим голосом отозвалась Лусиелла. — Ведь вы отомстите ему за все?
— Это тебя не касается! — крикнул Лейхтвейс. — Твой муж заслужил кару. Не теряй же времени! Мои руки начинают ослабевать. Говори скорее, надо положить этому конец.
— Я скажу вам всю правду, — прохрипела Лусиелла, — только сжальтесь надо мной! Если вы человек, а не дьявол, то не пытайте меня.
— Я освобожу тебя только после того, как ты мне скажешь, где находится моя жена.