Пещера
Шрифт:
Под полотенцем оказалась бутылка коньяка, два изящных стаканчика и пара тарелок – одна с бутербродами, другая с конфетами. Везет мне сегодня, тупо подумала Павла.
Кович молча откупорил бутылку; Павла невольно потянула носом – она любила коньяк, но слишком мало разбиралась в нем и не могла считаться ценительницей.
– На.
Павла приняла из его рук наполовину наполненный стаканчик. Отказываться было неудобно… неблагородно было отказываться. У Ковича было сейчас такое болезненное лицо, будто он собирался пить
– Павла… Твое здоровье.
Она подумала, что в рамках сложившихся обстоятельств его тост звучит двусмысленно. Отхлебнула, как воду, раз, другой и третий – и на последнем глотке поперхнулась, закашлялась, краснея и стряхивая с глаз навернувшиеся слезы.
– Скажи честно, Павла… – Кович помолчал, ожидая, пока она откашляется. – Скажи честно, почему тебе не нравятся «Железные белки»?
Мне бы твои проблемы, подумала Павла устало.
– Отчего же не нравятся? Нравятся…
Кович вздохнул:
– Хорошо… За что тебе нравилась «Девочка…»?
Коньяк привольно разливался внутри Павлы, согревая и раслабляя, снимая стресс; сколько их было, стрессов, за сегодняшний длинный день?!
– «Девочка…» – она поискала, куда сесть, опустилась на низкую мягкую скамеечку. – Я смотрела раз двенадцать… В первом составе три раза, остальные во втором…
Кович напрягся:
– Почему?
– Потому что он был свободнее, – Павла смотрела в открытую форточку, туда, где горели в прямоугольном переплете две острые весенние звезды. – Как цепь… все звенья свободные, а держат крепко. Так и так ее поверни, она останется цепью… Не порвется… И приведет куда надо… Железная палка – тоже неплохо, но она… некрасивая… палка, и все. Она не танцует…
– А цепь танцует?
Павла огляделась в поисках своего «дипломата». Ах да, сегодня она взяла сумку… Потому что Митика…
Кович сидел напротив. На полу, скрестив ноги, поставив перед собой тарелку с бутербродами, роняя масляные крошки в складки мятых брюк:
– Значит, «Девочка и вороны» – это цепь? А «Железные белки» – всего лишь палка? А ты знаешь, что «Белки» в десять раз умнее… глубже… совершеннее? Что это не я придумал, это сотни умных людей…
– Ну и ладно, – сказала Павла устало. Минутное очарование от алкоголя прошло – она измоталась, не было сил ни спорить, ни думать, ни бояться, ей все сильнее хотелось спать.
– Кофе будешь? – спросил Кович шепотом.
Павла встрепенулась. Чашечка крепкого кофе была сейчас единственой силой, способной без потерь довести ее до дому.
– Павла… Ты знаешь, я ведь все это время в шоке. Со вчера…
Кович стоял теперь над столом – склонясь над включенным в розетку кофейником, будто желая помочь ему собственным теплом.
Он в шоке, подумала Павла, извлекая красную конфету из груды зеленых. Он в шоке, видите ли… Он, здоровый клыкастый сааг, в шоке. А я ничего – вот, с Тританом познакомилась…
– Что мы
Чайник наконец-то вскипел и забулькал; Кович достал откуда-то пару чашек и жестяную баночку кофе.
Сколько я этой гадости сегодня выпила, подумала Павла с отвращением. Весь день кофе, кофе, кофе…
Кович нашел в шкафу одну чайную ложку. Порылся в ящике стола и нашел другую.
– Павла… Скажи честно – как тебе это удается?
– Что? – спросила Павла после паузы. Она действительно не поняла.
Кович побарабанил пальцами по столу:
– Тебе везет? Да? Это просто везение, удача, тебе везет, а, Павла?..
«Случай ярко выраженного антивиктимного поведения», – сухо сказал в Павлиной голове чужой, смутно знакомый голос.
– Вообще-то, – сказала она, глядя в чашку, – мне везет обычно, как утопленнику. То на масло сяду, то автобуса долго нет… А недавно вот крысы провода перегрызли…
Кович снова сел на пол – прямо перед Павлой:
– Ты понимаешь, ЧТО произошло? А, Павла?..
Павла помолчала. Хмыкнула, прогнусавила голосом противной дикторши:
– «Сон ее был глубок, и смерть пришла естественно!»
Воистину, короткое общение с Тританом прошло ей на пользу. Она стала свободнее обращаться с некоторыми понятиями.
Кович, впрочем, с Тританом не общался; он дернулся, как от удара:
– Ты не могла бы…
– Извините, – сказала Павла, испуганная собственным цинизмом. – Я не хотела, честно… Это… я тоже, понимаете, немножко не в себе…
– Мы с тобой оба ненормальные, – сказал Кович с горечью.
Некоторое время они думали каждый о своем – потом Кович поднял голову:
– Павла… А та машина, вчерашняя – тоже повезло?..
Павла смотрела на него непонимающе. При слове «машина» вспоминался лимузин, в которые ее усадил сегодня Тритан… и еще почему-то тюбик помады в щели тротуара.
– Какая машина?
Глаза Ковича округлились; она почему-то испугалась:
– Да какая машина-то?..
Кович заговорил, медленно и четко, будто втолковывая роль непонятливой актрисе; по мере того, как развивался его рассказ, из Павлиной головы выветривались и сегодняшний день, и усталость, и остатки хмеля. Ладони взмокли – так, что их приходилось то и дело вытирать о колени.
– Вам показалось, – сказала она наконец.
Кович усмехнулся – достаточно печально.
– Вам показалось, – пробормотала Павла почти сквозь слезы – и в этот момент вспомнила.
Да, был тюбик помады, который она выронила перед подъездом. Только он занимал в ту секунду ее мысли – только он; подобрать его казалось делом жизни, она не обратила внимание на порыв ветра, промелькнувший мимо силуэт…
Кович смотрел, как она вспоминает. С интересом смотрел – режиссеру всегда интересен процесс. Что происходит с человеком, как он меняется изнутри…