Пещеры Красной реки
Шрифт:
Печально вздохнув, Нум отправился к Цилле. Он несколько пренебрегал ею этой зимой, занятый учебой и неотвязными мыслями об Яке. Разговоры молодой девушки частенько казались ему пустыми и бессодержательными. Цилла проводила теперь все свободное время, расшивая свои меховые одежды разноцветными кожаными ремешками, костяными бусами и раковинами. Прищурив длинные ресницы, она окидывала оценивающим взглядом свою работу, затем, приложив к вышивке браслеты, подаренные ей сыном вождя Малахов, любовалась творением своих рук.
Нум поделился с девушкой терзавшими его сомнениями и опасениями.
Цилла проявила самое дружеское сочувствие его невзгодам:
— Ах, как досадно, что дед Абахо не может сопровождать нас, как обычно, в походе! Но он действительно
Голос у Циллы был мягкий и певучий, глаза смотрели на Нума дружелюбно и ласково, на губах блуждала загадочная улыбка. Но Нуму вдруг показалось, что мысли ее где-то далеко. О чем она думала? Не желая испытать новое разочарование, Нум остерегся задать ей этот вопрос, томивший его неясным предчувствием беды.
Загадка разрешилась скоро.
…Уже пять дней племя кочевало в южном направлении. Навстречу ему буйно и победно шествовала весна. Пробудившись от долгой зимней спячки, природа словно торопилась наверстать упущенное. Все вокруг зеленело и цвело, благоухало и пело. Всюду звенели и бурлили весенние ручейки, бежавшие по ложбинам среди мха и молодой зелени, сталкиваясь и сливаясь, огибая полянки цветущих ирисов и примул. На деревьях лопались и раскрывались почки, выпуская на волю нежные, светло-зеленые листья, трепетавшие на свежем весеннем ветру. Даже нависшие над рекой угрюмые гранитные утесы, казалось, ожили и помолодели. Розовые в лучах утренней зари и кирпично-красные на закате, они словно тоже участвовали в общем празднике обновления.
Вечером пятого дня Мадаи сделали привал на опушке каштановой рощи.
Пышная молодая листва весело шелестела над головой. Нум озабоченно расхаживал среди сородичей, прикладывая целебные травы к ссадинам, порезам и ушибам, растирая натруженные во время дневного перехода плечи и колени. Ему некогда было думать о собственной усталости и поврежденной лодыжке, которая к вечеру начинала тихонько ныть. Нум не смог бы сказать, доволен ли он. Но он чувствовал, что нужен соплеменникам, и это сознание было для него лучшей наградой за все труды. Утешив, как умел, маленькую девочку, которая плача, показывала ему расцарапанную колючкой ручонку, Нум выпрямился и увидел трех незнакомых людей, направлявшихся к становищу Мадаев. Самый высокий из них оживленно махал ему рукой. Нум всмотрелся — и вдруг, к великой своей радости, узнал Ури. Его сопровождали двое юношей из племени Малахов. Среди веселой суматохи, поднявшейся в становище Мадаев при появлении гостей, Нум сначала ничего не заметил. В стоявшем рядом с Ури молодом и стройном воине он не сразу узнал долговязого, нескладного подростка, плясавшего с Циллой на празднике встречи двух племен. За эти годы сын Тани превратился в красивого юношу, который мало чем напоминал прежнего самодовольного мальчишку, безудержно хваставшего своими охотничьими подвигами. Теперь это был спокойный, уверенный в себе человек, державшийся с большим достоинством, как и подобало сыну вождя племени. Широкая улыбка то и дело освещала его открытое мужественное лицо. Нум не заметил также, что Цилла стоит в стороне, потупившись, и лишь украдкой наблюдает сцену встречи сквозь опущенные ресницы. На девушке была расшитая разноцветными бусами и раковинами праздничная одежда; тонкие смуглые пальцы беспокойно перебирали камушки на пестрых браслетах, украшавших ее обнаженные руки.
Смысл происходящего дошел до Нума только в конце трапезы, когда сын Тани поднялся с места, подошел к Цилле и взял ее маленькую руку в свою широкую ладонь. Маленькая рука задрожала, но девушка не отпрянула назад, не отдернула руки. Все также не поднимая глаз, она встала с места, позволила сыну Тани подвести себя к Кушу, и Куш громко и торжественно спросил Циллу, согласна ли она покинуть родное племя, чтобы стать женой сына вождя дружественного племени Малахов?
Нум не расслышал робкого «да», слетевшего с уст подруги его детских игр. Но ему незачем было слышать ее ответ. Все было и так ясно.
Поравнявшись с большим раскидистым дубом, Нум бросился ничком на землю, поросшую густым мхом, и спрятал лицо в ладонях. Сколько времени пролежал он так, Нум не мог бы сказать. Но вдруг до слуха его донесся издалека чей-то голос. Нум приподнялся на локте с бурно забившимся сердцем и прислушался. Этот голос… этот низкий горловой голос, прозвучавший словно дружеский призыв из темной глубины леса… Нум отличил бы его среди десятков других голосов. Мог ли он не узнать его? Одним прыжком Нум вскочил на ноги и, напрягая зрение, стал всматриваться в ночную мглу, которая здесь, под сводами могучих деревьев, казалась еще непрогляднее. Сдавленным от волнения голосом он крикнул:
— Як!.. Як! Это ты?..
И замолк, прислушиваясь к ночным звукам и шорохам, заполнявшим лесную чащу. С опушки леса чуть слышно доносились веселые песни Мадаев, сопровождаемые глухим рокотом барабанов. Ночной ветерок слабо шелестел в густой листве.
Внезапно Нум увидел вдали два зеленых огонька, светившихся в темноте между ветвями. Спустя минуту рядом с этими двумя огоньками вспыхнули еще два.
Не раздумывая ни минуты, Нум бросился к ним, протянув вперед обе руки. В чаще послышался треск и быстро удаляющиеся шаги; сухой валежник хрустел под ногами беглецов. Две зеленые точки исчезли сразу; две других еще некоторое время мерцали вдали, затем тоже погасли.
— Як! — крикнул в отчаянии Нум. — Як! Где ты? Не уходи. Не уходи, Як!
Жалобное повизгивание было ему ответом. Нум понял, что не ошибся. Его четвероногий друг был здесь, совсем близко от него! Но что-то мешало молодому волку подойти к своему хозяину. Должно быть, это была волчица, подруга Яка. Испуганная и недоверчивая, она стояла рядом с ним, готовая обратиться в бегство при малейшем подозрительном движении, малейшем намеке на опасность.
Нум перестал звать Яка и прислушался. Оба зверя явно пререкались между собой на своем языке. Нум отчетливо слышал низкий голос Яка и нервное, нетерпеливое потявкивание волчицы. Затем все стихло. Спор был окончен: подруга Яка, по-видимому, настояла на своем. Як ушел за ней следом и больше не вернется!
Тяжело вздохнув, Нум прислонился плечом к ближнему дереву. Глубокая усталость и безразличие вдруг овладели им. Он тихо опустился на мягкий мох у подножия лесного великана и закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Мрак, обступивший его, показался мальчику еще чернее, еще безысходнее. Ему было холодно и невыразимо тоскливо…
И вдруг чье-то жаркое дыхание коснулось его безжизненно лежавшей на земле руки. Нум вздрогнул и, не меняя положения, шепнул еле слышно:
— Як… это ты?
Радостный визг прозвучал в ответ, две огромные лапы мягко легли на плечи Нума, мокрый холодный нос ткнулся в его щеку. Потом такой же мокрый, но горячий язык в мгновение ока облизал все лицо мальчика. Это ты! Это ты!
Нум протянул вперед обе руки и обхватил ими большое, мускулистое и мохнатое тело; Як сильно вырос за минувшую зиму. Они замерли на несколько мгновений, не выпуская друг друга из объятий. Радость их была так велика, что оба плакали — каждый на свой манер, — хотя Нум не чувствовал, как крупные слезы текут по его щекам. Як тихо скулил и взвизгивал хриплым от волнения голосом.
Внезапно позади них послышалось сухое, отрывистое тявканье. Подруге Яка, должно быть, надоело ждать его, и она громко выражала свое неудовольствие и нетерпение. Еще не опомнившись как следует, оба друга обернулись в сторону леса, откуда прозвучал призыв волчицы. Поднимавшаяся над деревьями луна озаряла бледным светом густой подлесок.