Песцы
Шрифт:
«Это — подарок матери. Я получил его, когда был еще мальчиком и любил бродить по горам родной Швеции. Ему много лет, столько же, сколько моей любви к путешествиям. Моя старушка всегда боялась за меня и говорила, что этот медный старый компас будет служить для меня талисманом, с которым я пройду через все испытания. Верните его моей старушке с приветом от ее маленького Финна и скажите, что талисман помог мне пройти через все испытания, как должен пройти мужчина. Скажите, что Финн, воспитанный ею, умер так, как должен умереть ее сын и как умирают все шведы».
Гренмальм протянул Рамиано компас. Но компас взял я. Как институтка, Рамиано мог только
«Я знал, что нам не хватит провианта и не съедал своей порции, чтобы растянуть запас. Я рассчитывал, что этим мне удастся создать небольшой резерв для всех нас, троих, потому что я видел, что вы не воздержаны в пище и съедаете лишнее. Однако, судьба решила иначе, вы можете взять себе этот резерв вместе со всем остальным, что есть у меня в провиантском мешке… И уходите, друзья. Уходите, как можно скорее. Вам дорог каждый час, каждая минута. А мне теперь торопиться уже некуда».
Рамиано ревел, сидя около Гренмальма. Он сказал мне что-то совсем нехорошее, когда я стал его торопить. Я боялся, что он вообще останется здесь около Гренмальма, если так будет продолжаться. Я пригрозил, что уйду один, забрав все продовольствие. Наконец, мы собрались. Нервный припадок отнял у Рамиано много сил и он стал плохо двигаться. Но когда мы собрались уходить, Гренмальм остановил нас усталым движением руки:
«Друзья, — сказал он, я прошу у вас еще одной услуги. Я отдал вам все до последнего оружия — топора. Но теперь я прошу вас сделать для меня то, на что имеет право каждый человек. Это слабость, конечно, но слишком глубоки в нас корни земли. Мне хочется умереть в могиле, чтобы не валяться здесь на поверхности этого льда. Моим топориком я прошу вас вырубить длинную яму во льду. Она будет моей могилой. Я лягу в нее сейчас. При первом же шторме мой труп зальет водой и я буду замурован в ледяной могиле. Ни один медведь меня тогда не достанет и, может быть, попутными ветрами осколок этой льдины с моим телом угонит в более теплые воды, где меня найдет какой-нибудь корабль… Право, друзья, эта работа не потребует от вас много времени и сил… Прошу вас о последней услуге…»
Гренмальм отвернулся и мне показалось, что на последних словах голос его дрогнул. Это было много даже для моих нервов, которые я не считаю нервами институтки. Чтобы разогнать мрачное настроение, я попробовал пошутить и сказал Гренмальму:
«Вы будете лежать, как глазированный фрукт».
Но Гренмальм не понял шутки и сделал нетерпеливый жест рукой. Мы с Рамиано тотчас принялись усердно работать. Топор был мал и работа подвигалась медленно. Рамиано почти совершенно не давал мне ему помогать. Этот чудак расходовал остатки сил на исполнение просьбы Гренмальма, продиктованной по существу, только сдавшими нервами. Мы работали целую ночь. Гренмальм лежал на льду в одном нижнем платье и иногда тихо стонал. Я предложил ему вернуть до нашего отхода теплое платье. Но он отказался. Засыпая после работы, я слышал, как стучит зубами Гренмальм. Но я решил ему не надоедать и оставил его в покое. Так спали мы два часа. Наконец, мы с Рамиано стали собираться в поход. Мутными глазами Гренмальм следил за нашими приготовлениями. Рамиано встал на колени около ямы Гренмальма. Обнял его еще раз и со слезами на глазах одел ему на шею свой золотой образок. Я не стал отягощать последние минуты Гренмальма и постарался влить немного бодрости в этого замечательного человека. Пожав ему руку, холодную, как лед, я сказал:
«Ну, коллега, спите спокойно. Не сомневаюсь в том, что скоро мы с вами встретимся. Все там будем…»
Мы пошли. Когда мы подходили к краю льдины, на которой находилась могила Гренмальма, мне пришлось крепко вцепиться в рукав Рамиано, чтобы не дать ему вернуться. Гренмальм заметил порыв Рамиано и рукой сделал знак: «Уходите».
Перейдя с трудом через широкую трещину, отделившую нас навсегда от той льдины, где находился Гренмальм, я в последний раз обернулся: Гренмальм лежал неподвижно. Над краем ямы выделялся только его профиль. Снова движением руки он показал: «Уходите».
Гренмальм был прав: нам надо было уходить. Очень скоро я убедился, что, согласившись оставить Гренмальма, мы поступили правильно. Разве можно было мечтать двигаться с больным, лишенным сил человеком, по тем невероятным нагромождениям торосов, которые перегораживали нам теперь путь? Торосы делались все выше и чаще. Полыньи и разводья делались шире. Мы шли с большим трудом. Гренмальм был бы для нас здесь непосильной обузой, и нет сомнения, что нам пришлось бы его все равно бросить, заставив напрасно промучиться еще несколько дней.
Вы не были в этих льдах, вам не пришлось с ними бороться. Вы только видите их с высоких надежных бортов ледокола, но, слушайте, скажите мне правду, как поступили бы вы? Если скажете мне, что вы понесли бы Гренмальма до последних сил или остались бы с ним, я вас уверю, что это вы скажете только здесь в теплой каюте, обшитой сталью. Вы не знаете, как поступили бы вы там, на льду, когда перед вами встал бы простой выбор: медленная смерть рядом с живым трупом или надежда пробиться к земле, увидеть людей, есть горячую пищу, жить.
Я скажу, как бы вы поступили. Так же, как поступили мы. И никто не в праве был бы вас осудить… Никто не может судить поступки людей, борющихся со льдом… Только тот, кто был сам в таком положении, в каком были мы, имеет право произнести приговор… Легко судить, сидя в теплой каюте и получая ежедневно горячий обед. Поверьте, что многие из строгих судей сделали бы, быть может, для спасения своей жизни гораздо больше, чем сделали мы. Ведь мы только дали спокойно умереть обессиленному Гренмальму.
Пацци умолк и широко-открытыми глазами уставился в иллюминатор. В ярком сиянии шуршали льды по бортам, подсказывая продолжение рассказа Пацци. Он отвернулся к стене и продолжал глухо, не глядя на меня:
— Покинув Гренмальма, мы прошли в первые сутки всего несколько сотен метров. Итти было тяжело. На привале я влез на высокий торос и в бинокль Гренмальма розыскал место нашей последней стоянки. На льду я различал темный силуэт тела Гренмальма. Точно почувствовав на себе мой взгляд, Гренмальм сделал попытку подняться. Мне было видно, как он скребет ногтями края своей могилы. Но встать он не смог, он приподнял только голову. Я не знаю, видел ли он нас, но я сделал приветственный знак рукой. Последним усилием Гренмальм поднялся на колени и, молитвенно сложив руки, смотрел в мою сторону. Он видел меня. Вероятно, он просил нас скорее уходить.