Шрифт:
Глава первая
Убийцей мог оказаться любой. Когда плотная фигура в коричневом плаще стремительно вышагнула из встречного потока прохожих, сердце Каймакова сжалось и он шарахнулся в сторону, чувствуя, как холодеют наиболее уязвимые места: шея, живот, пах... Человек ощутимо зацепил его корпусом, невнятно ругнулся и бросился бежать, как сделавший свое дело киллер. Теперь должна была прийти боль, она слегка запаздывает, пока нервные волокна сопротивляются первому травмирующему организм натиску, но потом ударяет в мозг безжалостно и беспощадно, лишая сил, надежды, а если повезет – сознания.
– Чего
Боли не было, только ноги промокли, и мелкомелко дрожало что-то под солнечным сплетением. Каймаков обернулся. Коричневый плащ пробивался сквозь штурмовавшую автобус толпу. Каймаков перевел дух, вышел из заполненной мокрым снегом лужи и тяжело зашагал вперед.
"Дурдом какой-то... Так и сдвигаются по фазе! Седуксена, что ли, попить... ".
В пять часов было уже совсем темно, шел мелкий колючий снежок, который тут же таял, мертво светили ртутные фонари, в крестообразных башнях украшавших «Юго-Западную» высоток горели почти все окна. Плотные человеческие потоки тянулись из метро к автобусным остановкам, ярким витринам универсама, окрестным домам, все было привычно и обыденно, кроме мгновенного взаправдашнего ужаса, от которого Каймаков никак не мог отойти.
Позавчера его пригрозили убить и дали сроку два дня. Хотя он старательно успокаивал себя – мол, это глупая шутка, или какое-то идиотское недоразумение, или не менее идиотский розыгрыш, но пережитый страх наглядно продемонстрировал, что угроза оказалась убедительной. Хотя выглядела она, как фарс.
Его остановил на улице крепкий парень с уверенными манерами и решительным лицом, придержал за рукав и спокойненько так сказал: «Брось это говенное мыло! Тут не шутками пахнет, ты мафии на хвост наступаешь. Не успокоишься – тебя уберут».
– Что? – переспросил Каймаков не своим, каким-то писклявым голосом. – Вы кто такой, гражданин?..
Парень криво усмехнулся. У него был расплющенный нос и золотая коронка.
– Я и есть мафия, – проникновенно сказал он. – Два дня сроку, а потом ты покойник! Засадят маслину в башку, и все дела... Понял?
Парень повернулся и неторопливо пошел к красной «девятке» без номеров. Каймаков оцепенело смотрел, как автомобиль плавно тронулся с места... «Ерунда! Так не угрожают... И мафия себя так не называет...»
Каймаков втиснулся в троллейбус, проехал две остановки и, изжеванный, вывалился опять в изморось и слякоть.
«Черт, забыл в универсам зайти! Пельмени сварю, полпачки осталось... Может, кто-то из ребят решил „на пушку“ взять... А может, торгаши, имто действительно огласка ни к чему...»
Он обошел магазин «Союзпечать» и побрел вдоль верениц иностранных машин – слева располагался консульский дом – в глубь квартала, к своей девятиэтажке.
Залепленные снегом «Вольво», «Ниссаны» и «Мерседесы» выглядели бесхозными и заброшенными. У некоторых из пустых глазниц фар торчали обрывки проводов, щеголеватый «ФольксвагенПассат» заметно накренился: вместо колес с одного борта его подпирали столбики кирпичей.
Милицейский пост функционировал, как и всегда: один сержант стоял в тесной стеклянной будочке, другой, тяжело переставляя обутые в валенки ноги, прохаживался по дороге. Но если раньше вид внушительных, затянутых в форму фигур вызывал у Каймакова чувство защищенности, то сейчас беспокойство ничуть не уменьшилось.
Наверное, оттого, что раньше не грабили столь нагло и безбоязненно охраняемые автомобили и не грозили убийством прямо на оживленной улице.
«Что захотят, то и сделают, – подумал Каймаков, глядя, как сержант проходит мимо серебристой „Ауди“ с бельмом полиэтилена вместо лобового стекла. – Такое время наступило – каждый за себя... Надо было брать тогда газовик за две штуки, сейчас баллончик вдвое больше стоит...» Возле дома стоял санитарный фургон с включенным двигателем.
«Чего, интересно, они бензин жгут? Видно, печку гоняют...»
С номерного знака сполз пласт снега. Каймаков заметил цифры: «43-23». Так заканчивался номер его служебного телефона. Цифры почему-то всегда путали. Димка Левин, психолог, сказал даже, что это самая незапоминающаяся комбинация цифр. А сколько развелось чудиков, которые тысячи на тысячи перемножают, делят и все в уме за несколько секунд...
Впервые за вечер Каймаков отвлекся от тягостных размышлений, но тут же к ним вернулся. Его подъезд зиял зловеще черным провалом. На днях в доме привели электрику в порядок, и соседние подъезды ярко освещены, а тут не горят лампочки ни над дверью, ни внутри... Конечно, могли разбить мальчишки, могли и вывинтить, нынче все дефицит.
И все же... Первый этаж нежилой – с той стороны обувной магазин, и темнотища... Обивая сапоги о решетку. Каймаков зачем-то прокашлялся, воровато осмотревшись, приоткрыл «дипломат», сунул в узкую щель руку и извлек прихваченное с работы, именно на такой или похожий случай, самодельное шило – двадцатисантиметровое стальное жало, чуть сплющенное на конце, чтобы ловчее прокрутить дырку в самой толстой папке, насаженное на прочную деревянную ручку.
Входя в темный дверной проем, он опять откашлялся, выставил перед собой шило, а голову прикрыл «дипломатом».
«Дон Кихот сраный», – подумал Каймаков, представляя, как выглядит со стороны. Он, конечно же, не рассчитывал таким образом защититься от реальной опасности, просто для самоуспокоения имитировал меры самозащиты, но понимал, что если навстречу выйдет сосед с фонариком, то прослывет он полным идиотом, а потому испытывал неловкость, сглаживая которую, бурчал что-то недовольно себе под нос, сдавленно чертыхался, нащупывая очередную ступеньку, громко шмыгал носом и покашливал.
Если бы кто-то стоял в подъезде, поджидая Каймакова, то по этим звукам он бы хорошо представил, как тот, наклонив голову, беспомощно нащупывает в полной темноте ступеньку за ступенькой и тихонько поругивается от собственного бессилия.
И человек, который затаился за выступом мусоропровода, представил именно такую картину, не подозревая, естественно, о двадцатисантиметровом шиле с чуть приплюснутым жалом, а потому, когда наступил нужный момент, не остерегся, а, вышагнув навстречу жалко бормочущему человечку, послал могучий корпус вперед, одновременно резко опуская правую руку, и всей тяжестью тела напоролся на острую сталь, с хрустом проскользнувшую между ребер по самую рукоятку.
Все произошло настолько быстро, что Каймаков ничего не понял: в кромешном мраке вдруг материализовалась темная масса, послышался утробный «хекающий» звук, шило легко вошло в мягкую ткань и вырвалось из вмиг вспотевшей ладони одновременно с чувствительным ударом по прикрывающему голову «дипломату».