Песнь небесного меча
Шрифт:
— Она меня любит, — надулся Ситрик.
— Она любит твое серебро, — ответил я. — Кроме того, зачем вкладывать новый меч в старые ножны?
Странные беседы ведут люди перед битвой. Они говорят обо всем, кроме того, что их ждет. Мне доводилось стоять в «стене щитов», глядя на врагов — яркие клинки, темная угроза, — и слышать, как двое из моих людей неистово спорят о том, кто из них варит лучший эль. Страх висит в воздухе, как туча, и мы болтаем о пустяках, чтобы притвориться, будто этой тучи здесь нет.
— Поищи себе пышную молодуху, —
— Она глупа, — возразил он.
— А ты-то? — вопросил я. — Я даю тебе серебро, а ты швыряешь его в первую попавшуюся дыру! Когда я в последний раз видел твою шлюху, она носила браслет, который я тебе дал.
Ситрик шмыгнул носом и ничего не ответил.
Его отец был Кьяртаном Жестоким, датчанином. Ситрик родился от одной из саксонских рабынь Кьяртана и все равно был хорошим мальчиком… Хотя, по правде сказать, уже и не мальчиком. Он превратился в мужчину, который стоял в «стене щитов». В мужчину, который убивал. И нынче ночью ему снова предстоит убивать.
— Я найду тебе жену, — пообещал я.
И тут мы услышали вопль. Он был слабым, потому что доносился издалека — всего лишь скребущий звук в темноте, говоривший о том, что боль и смерть находятся к югу от нас. Снова раздались вопли и крики. Вопили женщины, а мужчины, без сомнения, погибали.
— Будь они прокляты, — горько сказал Ралла.
— Это наша работа, — отрывисто отозвался я.
— Мы… должны… — Ралла выговорил это, запинаясь, — и замолчал.
Я знал, что он собирался сказать. Что мы должны отправиться в деревню и защитить ее, — но Ралла понимал, каким будет мой ответ.
Я бы сказал, что мы не знаем, на которую из деревень напали датчане. Но даже если бы я это знал, и то не стал бы ее защищать. Знай мы заранее, куда направляются враги, то могли бы прикрыть селение. Я разместил бы свой небольшой отряд в деревенских домишках, и, когда появились бы викинги, мои воины выскочили бы на улицу с мечами, топорами и копьями и убили бы нескольких противников. Но в темноте многие из врагов спаслись бы, а я этого не хотел. Я хотел, чтобы погиб каждый датчанин, каждый норвежец и пустившийся в набег воин — все, кроме одного. Единственного выжившего я послал бы на восток, чтоб рассказать викингам, разбившим свои лагеря на берегах Темеза, что Утред Беббанбургский их ждет.
— Бедняги, — пробормотал Ралла.
Сквозь путаницу ветвей я увидел на юге красное зарево — горела соломенная кровля. Зарево все ширилось, становилось ярче и наконец осветило зимнее небо за рощицей. Огонь отражался в шлемах моих людей, словно покрывая металл красной пленкой, и я велел всем снять шлемы, чтобы вражеские часовые на большом корабле, стоявшем впереди, не увидели этот отраженный блеск.
Я тоже снял свой шлем с серебряной волчьей мордой. Я, Утред, властелин Беббанбурга, в те дни был властелином войны. Я стоял на борту судна в кольчуге, в кожаной одежде, в плаще, при оружии, молодой и сильный.
Половина
А мы на судне развлекались пустыми разговорами, потому что нам предстояло скользнуть вниз по реке и найти врага, пока Финану приходится вести своих людей через черную ночную страну. Но я доверял Финану. Он будет там, где положено, ерзая и гримасничая в ожидании момента, когда можно будет обнажить меч.
За долгую дождливую зиму мы не в первый раз пытались устроить засаду на Темезе. Но впервые такая попытка обещала увенчаться успехом. Перед этим мне дважды говорили, что викинги явятся через брешь в разрушенном лунденском мосту, чтобы совершить набег на слабые, тучные деревни Уэссекса, — и оба раза мы напрасно спускались вниз по реке и ждали. Но на сей раз мы поймали волков в ловушку.
Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея, своего меча, потом — к висящему на шее амулету в виде молота Тора.
«Убей их всех, — молился я Тору, — убей всех, кроме одного!»
Эта долгая ночь, должно быть, была холодной. Лед окаймлял ямы на полях, там, где их затопила река, но я не помню холода. Лишь нетерпеливое предвкушение.
Я снова прикоснулся к Вздоху Змея, и мне показалось, что тот затрепетал. Иногда мне казалось, что этот клинок поет. То была тонкая, еле слышная песня — песня клинка, жаждущего крови; песня меча.
Мы ждали. Потом, когда все уже было позади, Ралла сказал, что я все время улыбался.
Я думал, что наша засада не удалась, потому что викинги не вернулись на свой корабль, пока на востоке не засиял рассвет.
«Должно быть, их часовые нас увидели», — думал я.
Но те ничего не увидели. Свисающие ивовые ветви нас прикрыли, а может, часовых ослепило поднимающееся зимнее солнце; так или иначе, но ни один из них нас не заметил.
А мы увидели викингов: людей в кольчугах, которые гнали толпу женщин и детей через затопленное дождем пастбище. Викингов было около пятидесяти, и они захватили много пленных. Должно быть, схватили самых молодых женщин в деревне, чтобы позабавиться с ними. Детей отправят на рынок рабов в Лундене, или во Франкию, что лежит за морем, или еще дальше. Как только женщинами попользуются, их тоже продадут.
Мы находились слишком далеко, чтобы расслышать всхлипывания пленников, но мысленно я их слышал.
На юге, где над речной равниной вставали низкие зеленые холмы, в ясное зимнее небо поднимался огромный клуб дыма, указывая на то место, где враги сожгли деревню.
Ралла шевельнулся.
— Подожди, — пробормотал я, и тот замер.
Ралла был сед, лет на десять старше меня, его глаза превратились в щелочки после того, как он много лет пристально смотрел на морскую воду, в которой отражалось солнце. Он был капитаном, воином и моим другом.