Песнь ветра
Шрифт:
Азарт, вожделение, вера, жажда приключений, любовь, интерес… все не то.
Вот оно. Я едва не заскулил от нахлынувшего полноводного, бархатного чувства. Того, которое на мгновение продемонстрировал Ник полчаса назад. Чувства удовольствия от достигнутого: удовлетворения.
Чувства, давно потерянного в нашем мире даже среди элит. Чувства, являющегося основой счастья. Сытости. Достатка. Самолюбования. Чувства, совершенно Нику не нужного: он заявился с собственным флеш-роялем в пустой, выдохшийся мир и был бы тут богом – так нет, черта с два – он собирался вернуться домой! К таким же, небось, упертым, самоуверенным и слепым олухам. Ничего не желающим знать, кроме того, что вбито в голову. Не умеющим удовлетворяться ничем мало-мальски стоящим…
И тут Ник исчез.
С надетым треухом, за чью пропажу меня без звука утилизируют с потрохами. Но не от этого я заорал. Незаконченная эмопередача обнулилась, моментально и полностью. Крик на полувздохе оборвался, я стоял, как громом пораженный, ощущая – это, видимо, тоже инстинкт? – чувство обманутости.
Не знаю, что послужило причиной исчезновения: резонанс Ника со страхом его друзей, или все меньшее удерживание Ника нашей подсознательной жаждой – не важно, мне даже думать об этом не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Аккуратно положив треух обратно в ящик стола, я снова взялся за чертеж.
На полу остались разбросанные картинки Ника с самой выигрышной комбинацией из его мира. Я иногда поглядывал на эти картинки, как на мусор.
Минут через десять моя комната пропала. Я оказался в накуренном шалмане с низким потолком. Посреди помещения стоял стол с зеленым покрытием, по нему в беспорядке были раскиданы те самые картинки Ника – иные даже в виде вееров. Вокруг него, на стульях сидели люди, перед собой они держали эдакие чертежные доски, сляпанные из чего угодно – из подноса, табуретки, чемодана и прочего, относительно плоского, барахла. На псевдодосках лежали листки бумаги, а на бумаге они чертили домики. От висков людей тянулись проволоки (и прочие провода всех видов) к голове Ника – на ней петушиным венцом гудел-трепыхался антенной треух. По обеим сторонам от Ника стояли двое громил, поигрывая гладкими длинными дубинками с неприятным утолщением в их верхней части.
На лице у Ника медленно воссияло удовлетворение.
Становись!
Фура зависла над космопортом, неспешно разворачиваясь и выискивая свободный сектор на запруженном поле. При посадке Крита чуть вдавило в кресло: перегрузка восемь процентов – он бы их и вовсе не заметил, в полном-то снаряжении, но ее заметила амуниция, да еще как. На экране шлема вмиг затанцевали новые данные состояния тела: давление, пульс, уровень того, сего… Крита это цифровое мельтешение занимало не более, чем личный позывной пилота – к свистопляске данных он давно привык. Крит вообще мало на что обращал внимание, когда отсутствовала конкретная задача. А она в данный момент, да и последние шестнадцать часов, отсутствовала напрочь. Это не десантный бот, а фура – задачу заменяло правило: прикинься ветошью и не дергай начальство по пустякам, а вот это мы завсегда пожалуйста.
Фура застыла. Массивный люк, занимающий почти всю правую стену, дрогнул и уполз вверх. Гражданский бы подумал, что бесшумно – ан нет, новая цифровая поземка настырно запорошила отведенный сектор экрана где-то на грани видимости – на этот раз характеристиками звука. Да и черт с ними, нечего глазеть на то, что тебя не интересует. Свет яркого дня, хлынувший в полумрак отсека, Крит также проигнорировал – стекло гермошлема мгновенно потемнело до нужного уровня, чтобы не пришлось щурить глаза.
– На выход!
Крит еще только выныривал из состояния блаженной нирваны и приказа осознать не успел, но тело само уже пружиной подскочило с кресла. Вернее, попыталось подскочить – ремни помешали. Отстегиваясь, он краем глаза, вернее, краем видеоглаза, углядел такие же судорожные дерганья и у сослуживцев – тело на приказ реагировало быстрее, чем мозг. Видно, треклятые ремни совершенно вылетели из головы – и у личного состава, и у взводного.
Покинув фуру, Крит в строю таких же безликих бронированных монстров потопал к платформе – дальше она повезет их до места. Всегда везла, по крайней мере. Вдалеке, у кабины фуры, стояли трое десантников, сверкая голыми черепами – им-то разрешено снимать шлем когда заблагорассудится – и скалили зубы. Крита мимоходом заинтересовала эта троица, он зачем-то увеличил их рожи и даже прочитал артикуляционную расшифровку: «тыловые заявились». Тут же потерял к ним интерес и хмуро отвернулся, снова посмотрев себе под ноги. Любопытство – блажь, от него одно расстройство.
– Становись!
Взводный черным изваянием застыл перед одной из платформ. «Тыловые» оперативно выстроились в две шеренги – уж что-что, а строиться они умели как угодно и в любых условиях. Подождав добегающих, взводный окинул неприязненным взглядом строй и махнул рукой:
– На платформу!
Оборзевшие десантники не выходили из головы. Наглые, высшая каста. Превосходящие любого тылового по всем статьям: навыки, боевая подготовка, привилегии, обмундирование… оружие, в конце концов. Лучевик Крит держал в руках только на стрельбах, оружие хозроте не полагалось. Зато они, говорят, вкалывают до седьмого пота на своих тренажерах, имитаторах и марш-бросках, а у хозяйственников служба – не бей лежачего. Всю работу – от уборки до караулов – выполняют автоматы, вот за ними-то хозрота и присматривает, ремонтирует иногда. Но в основном лежат пузом кверху. А взводный, который всегда все видит, плевать хотел на позы подчиненных: ему главное, чтобы все работало.
Мигом заполненная платформа тронулась и вяло поползла по разбитой мощеной дороге, переваливаясь с ухаба на ухаб. На грунтовке еще хуже, там пыль столбом. В шлеме-то все равно, но комбез стирать, гладить – еще не хватало. В смысле, идти к мойке, к глажке, ждать, еще и очередь там, как всегда… лень. Наверное, поэтому их и называли тыловыми не крысами даже, а вшами. Да и плевать – солдат спит, служба идет. Криту неделю назад зачем-то вывели на экран срок службы – оставались одни сутки. То есть вот-вот. А что дальше? Он понятия не имел.
Повинуясь его рассеянному взгляду, шлем услужливо приближал нужные объекты: постройки, людей, поля. Мятежные жители взбунтовавшейся планеты абсолютно не выглядели таковыми – знай махали своими палками средь ровных шеренг кустов и в ус не дули.
Мотыгами. А кусты – это крипсы.
Крит вздернул брови: что за неуставные мысли? Какие еще крипсы?…
Крипсы едят. Их окучивают мотыгами. Окучивают, чтоб росли лучше.
Ошарашенный хозяйственник с веселым изумлением подождал еще каких-то дельных мыслей, но подробности аборигенской культуры закончились. Обычно информацию, и далеко не всегда нужную, выдавали на экране – а тут прям в голове. Странно, что-то новенькое. Возможно, остатки каких-то полученных вводных – во сне им легко могли закачать в мозг местные термины. Ну, значит мотыги. Горбатое слово, подстать этим пахарям. Крит вяло уронил голову на грудь, и по экрану поползли данные о его берцах. Как достала уже эта услужливая кастрюля на голове. Хм… опять-таки: кастрюля. Что это такое? Мозг в объяснения не вдавался. Ну и на здоровье.
Привычный, опостылевший экран вдруг погас. Совсем погас. И платформа заглохла, медленно – накатом – останавливаясь. Что за чудеса…
Взводный неуверенно поднялся. Потряс головой, постучал по шлему кулаком. Крит его еле видел сквозь полупрозрачную мутную щель. До ушей доносились какие-то посторонние звуки, то есть и шумопоглотители накрылись. Сосед справа тоже пялился на взводного, потом посмотрел на Крита. Но ничего не сказал.
Взводный стянул шлем, растерянно осматривая ряды сидящих людей, но казалось, ничего перед собой не видел – взгляд слепо блуждал от фигуры к фигуре. Его лысый череп блестел на солнце, это сквозь муть было видно лучше всего. Сглотнув, взводный спрыгнул на землю и побрел вперед, видимо, к кабине.