Песня кукушки
Шрифт:
— Итак, как поживает моя юная героиня? Мой маленький солдат? — Его обычное приветствие. В его глазах поблескивало все то же сочетание юмора и одобрения. Единственным отличием на этот раз было то, что на его столе лежали три большие книги, одна из которых была открыта. — О, не смотри так испуганно! Сегодня никаких пилюль и иголок — ничего, что тебя испугает. Мы просто поговорим. Садись.
Трисс села в удобное кресло по другую сторону стола и бросила быстрый взгляд на книги перед доктором. Она прочла название на корешке одной из них: «Исследования по истерии». Колонтитул открытой книги гласил: «Эго
— Я слышал, что ты перенесла сильную лихорадку. Как ты себя чувствуешь?
— Намного лучше. — Трисс заставила свой голос звучать жизнерадостно.
— Но… но не совсем хорошо? Кое-что не в порядке, верно? — Доктор наблюдал за ней с тем же самым блеском в глазах, подушечкой пальца поглаживая уголок страницы. — Расскажешь?
И Трисс рассказала. Она поведала, что чувствует себя хорошо, но ее мучает голод сильнее обычного. Что ей кажется, будто она ходила во сне, когда семья проводила отпуск в коттедже, и немного испугалась из-за этого. Когда он спросил, беспокоит ли ее что-нибудь еще, она склонила голову набок, словно собираясь с мыслями, подумала немного, потом беспечно покачала головой.
Когда доктор Меллоуз спросил ее о вчерашнем случае, когда ей показалось, что Пен говорит по телефону, Трисс нахмурилась, изобразила уныние и нежелание говорить.
— Вы… вы же не сделаете так, что все будут сердиться на Пен, правда? Только… я думаю, может, это было что-то… вроде шутки. Думаю, она притворилась, что говорит по телефону, чтобы я всем рассказала и выглядела дурочкой. Она… иногда такое делает. Но вы же никому не скажете? У нее не будет неприятностей?
Она закусила губу и взглянула на доктора и по его лицу поняла, как она выглядит в его глазах. Храбрая, осаждаемая, давно страдающая жертва злой сестры.
— И ты боишься, что, если у нее будут неприятности, она отыграется на тебе, смею предположить. — Он вздохнул. — Да, я понимаю. Не беспокойся, я буду молчать.
Трисс медленно выдохнула, пытаясь не показать, как убыстрился ее пульс. «В эту игру могут играть двое, Пен».
— Что ж, ладненько. — Доктор Меллоуз улыбнулся Трисс, и, несмотря на его слова, ей привиделась легкая тень разочарования в его глазах.
— Вы можете сделать так, чтобы я перестала ходить во сне? — осторожно спросила она. — Все так расстраиваются по этому поводу, а я этого не хочу.
— Конечно, не хочешь. — Он ласково улыбнулся ей. — Что ж, посмотрим, что мы можем сделать. Юная Тереза, твой отец сказал мне, что, перед тем как заболеть, ты упала в мельничный пруд и не помнишь, как это было. Вообще не помнишь этот день, верно? Это правда?
Трисс кивнула.
— Позволь тебе объяснить. — Доктор продолжал тепло и ласково улыбаться ей. — Предположим, однажды ты проглотила мраморный шар. Не то чтобы я считал, что большая девочка вроде тебя может сделать такую глупость. Это только пример. Шар будет причинять тебе неприятности, пока не выйдет наружу. Ты его не видишь, возможно, ты даже не понимаешь, что является причиной твоих проблем, но у тебя ужасно болит живот. Иногда такое бывает с воспоминаниями. Если случается что-то, что нас пугает, или мы не хотим это помнить, мы проглатываем это, точно как мраморный шар. — Сейчас он говорил медленно и тщательно подбирая слова. — Мы не видим это воспоминание, но оно где-то внутри нас создает проблемы. Я думаю, именно поэтому ты ходишь во сне. Что-то вроде боли в животе, только в голове.
Эти слова казались такими безвредными в устах доктора, даже вполне обычными и домашними. Однако она услышала кое-что в его голосе. «Взрослые так говорят, только когда знают, что ты сильно расстроишься или обеспокоишься, если поймешь, что они имеют в виду».
— Значит… мне просто надо выплюнуть шар?
— Да, — с энтузиазмом кивнул доктор. — Именно. Фокус в том, чтобы вспомнить. Вынести мраморный шар на белый свет. Тогда он перестанет тебя беспокоить.
— Но это не означает, что я сумасшедшая? — Вопрос сорвался с губ до того, как она успела сдержаться.
Доктор удивленно посмотрел на нее, потом коротко рассмеялся:
— Нет, нет, нет! Множество людей ходят во сне, особенно юные особы вроде тебя. Не беспокойся. Ты же не видишь эльфов в своей каше, нет?
«Видишь что-то! Видишь что-то! Он знает! Все время знал!» Но во взгляде доктора, когда он закрыл книгу, не было ни сомнения, ни пристрастия. «Нет. Нет. Ничего он не знает. Он сказал это, чтобы я почувствовала себя лучше».
— А теперь становись на весы, и после этого я тебя отпущу.
Трисс повиновалась и едва заметила, что брови доктора поднялись, когда он следил за стрелкой, скользнувшей по нанесенным цифрам.
Выходя из приемной доктора следом за отцом, Трисс ощутила теплую волну облегчения, за которой последовал холодный душ глубокого беспокойства и презрения к себе. «Хорошая работа, Трисс, — пробормотал голосок в глубине ее души. — Ты его обманула. Ты обманула человека, который хотел тебе помочь. Теперь он не сможет это сделать».
ГЛАВА 6
НОЖНИЦЫ
Марли-стрит — одна из самых широких магистралей Элчестера, и теперь ее освещает электричество, а не газ. Стальные кронштейны крепились к верхушкам столбов, поддерживавших бегущие трамвайные провода, и от них исходил свет почти сверхъестественной яркости и белизны, словно дистиллированные лунные лучи. Он трансформировал улицу и делал все больше, громче, живее. Как будто все пешеходы находились на сцене и знали это. В сравнении с этим все предметы и люди на боковых улицах, освещенных мягким светом газовых ламп, казались меланхоличными и припыленными.
— Как обычно, к Ламберту? — спросил отец.
Это ее любимый магазин одежды, после секундного замешательства вспомнила Трисс. Здесь были куплены все ее самые любимые платья — после болезней: голубое шифоновое — после коклюша, хлопковое бледно-желтое — после трехдневной лихорадки.
Они остановились перед магазином. Над витриной в свете уличных фонарей светились золотые буквы: «Ламберт и дочери». Когда отец отвернулся, чтобы сложить зонт, Трисс прижалась к большому ярко освещенному окну, уклоняясь от капель воды, стекавших по навесу. За стеклом позировали пять гладких гипсовых манекенов с бледной серебристой кожей. Томные и нечеловечески стройные, они были одеты по самой последней моде и обладали абсолютно невыразительными лицами.