Песня моряка
Шрифт:
И фургон, треща ракушечником, двинулся в сторону столбов дыма, вздымавшегося со свалки, оставив Айка стоять во дворе. Одного со старой собакой среди засохших сорняков и пустых ракушек. В окружении шестов. Они его очень беспокоили. Он судорожно пытался вспомнить статус этой собственности. Он арендовал участок у Омара Лупа, но, кажется, вся эта земля на самом деле принадлежала округу вместе со свалкой и водонапорной башней. Неужто они собирались расчистить свалку? Без целой армии инженерных войск здесь было не обойтись. Но кто знает? Удалось же в Скагуэе превратить обветшалые салуны и ларьки по продаже хот-догов в стилизованную картинку знаменитой Золотой лихорадки 1898 года. Не то чтобы в копию, но в своеобразную рекламную версию,
— Неужели и до нас добрались, а, пес? — промолвил Айк. — Не может быть, что так скоро. — Он выдернул шест, торчавший прямо посередине двора, и понес его к трейлеру. Когда он открыл дверь, перед ним предстала картина, не менее преображенная, чем вид Главной улицы. Стены были оттерты, коврик выстиран и вычищен пылесосом. Паутина в углах исчезла. Посуда вымыта, полки вытерты. Стекла на окнах сияли как изнутри, так и снаружи, как витрины на Главной. Похоже, даже наволочки были выстираны. Когда же Айк увидел, что на книжной полке была вытерта пыль, а с открытки, так и не отправленной в Охо, были смыты застывшие подтеки соуса, его охватил приступ холодной ярости, от которой закружилась голова и зазвенело в ушах.
— Черт! — выругался он и ринулся обратно на улицу. Сломав шест, он зашвырнул обломки в куст, откуда с негодующим карканьем поднялась тройка ворон. Марли напрягся и поднял уши, хотя давно уже ничего не слышал. Черт бы побрал эту бабу с ее преднизолоном!
— Что ты уставился, идиот? — заорал он на Марли. — Ничего тут нет!
— Между прошлым и будущим всегда что-то есть, сэр, — казалось, говорил взгляд Марли, — это все равно что вынюхивать старые следы или расчесывать старые раны… И тогда из безжалостного и неприбранного пространства начинает проглядывать что-то новое… сэр.
13. За наши корабли и женщин, ждущих нас вдали
Дикая Вилли, официантка из Вако, продолжала обслуживать посетителей в «Горшке», когда Кармоди незаметно вышел на улицу. Точнее говоря — выскользнул, стараясь не привлекать ничьего внимания. Он шел, опустив голову, в надежде, что если его все-таки заметят, то решат, что он попросту перебрал.
Ему страшно не хотелось покидать компанейскую атмосферу — бар только-только начинал приятно гудеть, как хорошо растопленная печь — но он понимал, что ему необходимо предпринять хитрый маневр и отступить. Особенно, учитывая, как на него смотрела Вилли. То есть вовсе не смотрела. Она принимала у него заказы, подавала ему выпивку и давала сдачу, но улыбка, которой она сопровождала свои действия, ничем не отличалась от той, которой она награждала остальных головорезов. Он чувствовал укор за этой улыбкой, которая таилась в глубине, как бульдог за цветочной клумбой.
Сначала он осторожно оглядел кафе, чтобы убедиться, что плацдарм свободен, а затем, не оглядываясь на Вилли, двинулся прочь. Была нужда! Образ этой пышнотелой блондинки и так был запечатлен в его сознании, как картинка, висящая на стенке прокуренного бара: ее таинственное и многообещающее тело, ее сияющее и озабоченное лицо (слишком озабоченное, чтобы заметить его уход) и этот пшеничный завиток, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск пасхальных глаз в окружении морщинок, разбегающихся как лучики солнца! Прирожденная барменша.
Именно это сияние и привлекло его к ней в Джуно — ее глаза честной проститутки манили, как свет маяка, они сверкали в промозглой предательской ночи,словно говоря: «Заходи, морячок, тебя обогреют и не обманут». О, как они сияли! Ярче огней любого борделя и даже ярче благодатного сияния монашек — умиротворяюще и непоколебимо, как Полярная звезда. И гораздо более утешительно. Ибо каждому моряку известно, что самые опасные и предательские глубины подстерегают его именно в барах. Именно там, как свидетельствует статистика, он находит свою смерть. И чем ближе к дому, тем вернее это происходит. Точно так же, как большинство автокатастроф происходит с водителями перед дверьми собственного дома. Поэтому честная красивая официантка поистине могла считаться путеводной звездой, — уговаривал себя Кармоди. Вот я и загарпунил такую. Ну и что в этом плохого?
Таковы были его доводы, которые он считал вполне убедительными, однако он не спешил добраться до своего дома на берегу. И хотя вряд ли Алиса могла там оказаться, — кроме мотеля и коптильни, похоже, она взвалила на себя еще какие-то обязанности и в этих съемках, — он не мог ничего предугадать. К тому же она могла выследить его, вломиться в дом и потребовать от него длинных и утомительных объяснений. А Кармоди сомневался, что ему удастся повторить все те доводы, которые он только что так стройно выстроил для себя — по крайней мере, точно не в атмосфере враждебности и не раньше того, как он протрезвеет и слегка остынет. Все это он бормотал водителю подобравшей его машины, на вопрос которого, куда его отвезти, Кармоди ответил, что в общем все равно, но можно и в порт, к его новому судну… а неприятными делами на берегу можно заняться и завтра, когда тучи рассеются… а пока — в колыбель, безмятежно покачивающуюся на прибрежных волнах и уносящую прочь все беды и тревоги.
К счастью, все это Кармоди бормотал одному из копов. Окажись на его месте какой-нибудь более азартный и менее законопослушный водитель, он непременно отвез бы Кармоди в мотель, чтобы насладиться зрелищем мести обманутой Алисы. Однако этот услужливый и миролюбивый офицер довез его до судна, о чем и просил пьяный бродяга, помог ему подняться по трапу и благоразумно отбыл. Предусмотрительные полицейские умеют распознавать ситуации, которые могут привести к разборкам на бытовой почве, потому что составлять о них отчеты сложнее всего. И все же, отъезжая от пирса, заботливый офицер поглядывал в боковое зеркало, чтобы удостовериться, что его перебравший пассажир не нырнул за борт.
Майкл Кармоди чувствовал, что за ним наблюдают, и старался вести себя соответственно. С хозяйским видом, заложив одну руку за спину, а другой опершись на леер, и широко расставив ноги для сохранения равновесия, он картинно стоял на палубе. И лишь когда патрульная машина скрылась из вида, он обхватил себя руками, и его начало трясти. За последнее время все чаще и чаще на него накатывали приступы необъяснимой дрожи. Это была еще одна причина, по которой он не хотел возвращаться домой. В отличие от стремления Айка Соллеса к одиночеству, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше нуждался в обществе.
Корпус посудины жалобно поскрипывал. Вялые волны алкоголя тяжело ударяли в выбритые виски Кармоди. Черт бы побрал эту новую выпивку! Может, она была и менее вредна для печени, но зато не давала никакого кайфа. Ни кайфа, ни полета. И тут он почувствовал, что дрожь стала такой сильной, что он уже не может устоять на ногах. — Ну же, Майкл, — принялся укорять он себя. — Бодрее, бодрее! — И он попытался исполнить жигу в собственном сопровождении:
— Жил-был Луи во Франции, Он был там королем, Но кучка голодранцев В неистовстве своем, Построив гильотину, Башку ему снесла, Испортив всю картину — Такие вот дела.