Песня Рахеро и другие баллады

Стивенсон Роберт

<2> «Пай», «Хоно-ура» и «Ахупу» – легендарные люди Таити, все выходцы из Тайарапу О первых двух я собрал единичные, хотя и неполные легенды, которые, надеюсь, скоро изложу публике в другом месте [26] . Об Ахупу, за исключением отрывков из песен, осталось мало воспоминаний. Ясно, по крайней мере, что она жила около Тепари [27] – «морских утесов», – восточной твердыне острова; ходила по горам известными только ей тропами; за ней пытались ухаживать опасные кавалеры, приплывавшие с соседних островов, а защищали и спасали от них (как я понял) верные ей местные рыбы [28] . Мое желание узнать побольше об «Ахупу вехине» [29] стало (во время моего пребывания в Тайарапу) причиной некоторого отвращения среди этих веселых людей, местных жителей.

26

Бен Финни (Ben Finney) в своей статье «Таитянские стихи Роберта Льюиса Стивенсона», вышедшей в 1964 году, отмечает, что легенды о Пае и Хоно-уре были опубликованы Стивенсоном в 1892 году в одном из лондонских журналов под заголовком «Две таитянские легенды». Оригинальный текст этих произведений для их перевода мне найти не удалось. Известно, что они были в прозе и весьма короткими. Интересующийся читатель может во второй части этой книги ознакомиться с поэмами об этих легендарных героях Таити в моём исполнении.

27

Тепари (Te Pari) – гористая местность на самом восточном крае Тайарапу, практически непроходимая.

28

Что касается легенды об Ахупу, то, похоже, более менее детальное её содержание действительно кануло в Лету. Но во второй части этой книги я смею предложить читателю поэму про историю происхождения названия деревни Теахупоо, о другой девушке, надеюсь, она покажется не менее интересной.

29

В оригинальном издании здесь «Ahupu vehine», но правильно будет «Ahupu vahine». «Vahine» – по-таитянски означает «женщина». Почерк Стивенсона не отличался читаемостью. Возможно, это результат

ошибки наборщика и незнания материала корректором.

<3> «Копал печь». Огонь разводят в яме в земле, а затем закапывают [30] .

<4> «Мухи». Возможно, это анахронизм. Даже говоря о сегодняшнем дне Таити, эту фразу следует понимать как относящуюся в основном к комарам, и они встречаются только в обводненных долинах с густыми лесами, которые, как я полагаю, образуют окрестности усадьбы Рахеро. В четверти мили отсюда, где воздух свободно движется, вы вряд ли найдёте и одного.

<5> «Крючок» из раковины жемчужницы. Ловля на блестящий крючок и при помощи остроги, по-видимому, являются любимыми местными методами [31] .

30

Закапывалась «печь» уже после того, как дрова прогорали до углей, а сверху клался запекаемый продукт, завёрнутый в листья деревьев. Таким образом таитяне устраивали подобие духового шкафа.

31

Некоторые источники сообщают также об ещё одном способе изготовления крючков для рыбной ловли. Молодые, ещё мягкие побеги железного дерева закручивались в желаемую форму и фиксировались. После того, как эти побеги со временем затвердевали до «железного» состояния, они отрубались или отжигались на необходимой длине и обтачивались камнями. Согласитесь, неплохо придумано для человека «из каменного века».

<6> «Листья» – таитянские тарелки.

<7> «Йоттовы» («yottowas») [32] , так написано для удобства произношения, это как бы таксмены шотландских нагорий [33] . Организация восьми подокругов и восьми йоттова в каждом относилась к структуре, которая использовалась (до недавних дней) среди Тева, и которую я безо всяких полномочий приписал следующему клану далее.

<8> «Омаре». Произносится дактилически [34] . Утяжелённая булава – один из двух любимых видов оружия таитянских храбрецов; дротик или метательное копьё – был другим.

32

На самом деле, те, кого Стивенсон именует «йоттова» (yottowa), по таитянски называются «йатоаи» (’Iato’ai) – это ближайший круг вождя, одновременно советники, помощники, наместники и командиры подразделений. Как пишет и Стивенсон, у Тева исторически сложилась восьмеричная иерархия управления: восемь племён со своими вождями, у каждого по восемь йатоаи. Если считать, что указанная автором полная численность племени Вайау в примерно восемьсот человек верна, то можно прикинуть, что в подчинении у каждого йатоаи Вайау был примерно современный взвод мужчин-бойцов и придаваемые в нагрузку к ним семьи.

33

Раз уж Стивенсон сравнивает йатоаи с шотландскими таксменами, то следует рассказать русскоговорящему читателю (наверняка не знакомому с особенностями политэкономического уклада феодальной Шотландии) и о них: таксмены – шотландское сословие безземельных, но приближённых к землевладельцу (лярду), которые, платя ренту (таксу) за распоряжение землями, сдавали её в субаренду простолюдинам. Как правило, это были родственники землевладельцев, хотя и не всегда. Они занимали промежуточное положение в шотландских кланах между знатью и простолюдинами. В мирное время они отвечали за экономическое развитие и хозяйствование на землях клана и осуществляли сбор податей, а в военное – выступали в роли командиров нижнего звена.

34

Дактилически – то есть с ударением на первый слог.

<9> «Ленты света». Всё ещё наблюдаются (и слышатся) на Таити их кружения от одного мараэ [35] к другому; или я наблюдал их как свидетельства того, что повеселит Психическое общество [36] .

<10> «Намуну-ура». Полное название – Намуну-ура тэ аропа (Namunu-ura te aropa). Я не могу понять, почему это следует произносить дактиллически (как «нAмуну»), но я так слышал это всегда. Этот клан находился сразу за Тева, которые занимали южные побережья острова. На момент повествования клановая организация должна была быть очень слабой. Нет особого упоминания о том, что мать Таматеа посещала селение Папара, главного вождя ее собственного клана, что могло бы показаться естественным выходом для неё. С другой стороны, она, кажется, посетила различных меньших вождей среди кланов Тева, и те отказали ей исключительно из-за опасности предприятия. Таким образом, проведенное здесь кардинальное различие между Натева и Намуну-ура не является анахроничным.

35

Мараэ – священное место в дохристианской полинезийской культуре, синоним храма или капища. Разные мараэ были обустроены по-разному: иногда это была просто прямоугольная расчищенная от растений площадка, иногда она «огораживалась» по углам и периметру каменными столбами, небольшими стенами и изваяниями богов, чаще на площадке возводились строения для сакральных собраний и служб, эти строения могли быть разных размеров и строиться из разных материалов. Самые «великие» мараэ могли похвастать сооружёнными из камней пирамидами, в которых хранились многовековые плоды жертвоприношений.

36

Психическое общество – здесь это профессиональная организация психиатров Великобритании.

<11> «Король Хиопа». На самом деле, Хиопа – было имя короля (вождя) Вайау; но я так и не смог выучить имя короля из Паэа, которое произносится, рифмуясь на индийский манер: «-ая», – поэтому я задействовал это имя там, где оно было наиболее необходимо. Это замечание, должно быть, покажется абсолютно бестолковым для читателей, которые никогда не слышали ни об одном из этих двух достойных мужей; и, возможно, есть только один человек в мире, способный прочитать мои стихи и сразу заметить неточность. Для него, для мистера Тати Салмона, потомственного верховного вождя Тева [37] , исключительно и написано это замечание как небольшое почтение от члена клана своему вождю [38] .

37

Мистер Тати Салмон и его сестра – королева Марау Таароа из Папары, наряду с их старшей сестрой Моэтиа (которую Стивенсон называл не иначе как «принцесса Моэ» и которой, возможно, обязан был продлением своей жизни) и вождём Ори-а-Ори из Таутиры составляли круг близких друзей Стивенсона на Таити, от которых он и получал большинство сведений о таитянских легендах. Историю семьи Салмонов вы можете узнать, прочитав мой очерк во второй части этой книги.

38

Пройдя через церемонию «уз дружбы» с Ори-а-Ори и приняв имя Тери-и-Тера, Стивенсон стал считать себя членом племени Тева. Главой Тева в то время была королева Марау Таароа. Она поддержала Стивенсона в этом желании и приняла его в Тева. В этом примечании Стивенсон ещё раз обращает внимание на этот факт.

<12> «Объявим свиней тапу». Невозможно объяснить тапу в примечании; у нас это обозначает английское слово «табу». Достаточно сказать, что к объявленной тапу вещи нельзя прикасаться, а такое место нельзя посещать.

<13> «Рыба – объедение». На таитянском языке есть специальное слово, означающее желание поесть рыбы. Могу заметить, что в этом месте – одна из моих главных трудностей по поводу всей истории. Как король, простые люди, женщины и вообще все собрались вместе на этот пир? Но это никого из моих многочисленных источников не беспокоило; так что этому определённо должно быть какое-то естественное объяснение.

<14> «Слова для сбора клана».

Teva te ua,Teva te matai!Тева – ветер,Тева – дождь! [39]

<15> и <16> «Звезда мертвецов» – Венера как утренняя звезда. Я собрал много любопытных свидетельств этого верования. Мёртвые сохраняют свой вкус к рыбной диете, вступают в партнёрские отношения с живыми рыбаками и часто посещают рифы и лагуну. К выводу, приписываемому безымянной даме из легенды, и сегодня при аналогичных обстоятельствах пришли бы девяносто процентов полинезийцев; причём здесь я, наверное, занижаю свою оценку на одну десятую.

39

Так у Стивенсона, но на самом деле клич звучит наоборот, т. к. по-таитянски «ua» – «дождь», а «matai» – «ветер».

Пир голода: Маркизские обычаи [40]

I. Бдение жреца

Во племени владеньях ни рыбки, ни плода,И яма для попоя стоит пустым пуста. <1>И кланы, те, что слева и справа что стоят,Дубины навощили, кинжалы их блестят.Они их взяли в чащу, где темень даже днём,И залегли в засаде, – глаза горят огнём.И часто песня утра, хоть звёзд стоит покров,И дым печей несётся из логова врагов.Ведь часто те, что любят и ждут домой сердца,Не встретят уже к ночи с охоты молодца.Тогда болеть их детям, и жёнам угасать,И рук могучих воинов войне уж не познать.И стихли барабаны, и плясок нету босых,И на жреца все взоры при встрече стали косы.Тот жрец был уж немолод, его глаза красны <2>И не боялись мёртвых и призраков из тьмы.Он знал все песни, даты, что было и когда,И на груди (ценою в вождя дом) борода.Он жил в высоком доме над рокотом прибоя,Где на террасе тики хранили дверь собою. <3>Внутри были богатства, – он хорошо служил, –Как раковину, дом тот прибоя шум полнил.Народ без его знака неделями страдал,Но вот он – на террасе. Сел и к богам воззвал.И так, присев средь тики на пол вощёный там,Как попугай, он вперил взгляд красный в океан.На гору жёлтой серой уже скакал рассвет:Из-за морских пределов

шёл утра самоцвет,Из-за морских пределов уж отсвет солнца звал,Но в глубине долины ещё день не настал,Когда древесный сумрак стал голубеть зарёй,И племя, уж проснувшись, пошло омыть лик свой,Пошла молва в округе, звук шёпотом начав,Надеждой грудь сжимая и страхом застучав:«Жрец с нами не поднялся, – закрыта его дверь!Он назовёт нам жертвы, поможет нам теперь».Всходило солнце трижды [41] , но снова, как мертвец,В доме с рокотом моря лежал одиноко жрец,Не слышно ни шага, ни звука, не шепчет никто, не кричит,Только слепые тики на слЕпящий пялились вид.И вот снова утром на гору полез, разгораясь, пал,И спали ещё все дома, но жрец в своём доме не спал,Прикрыты крышами, лёжа, едва колышутся люди,А старый жрец красноглазый забегом безумным будит.Подорвалась вся деревня, увидеть его опятьВ предсмертных седин украшеньи, что всем только лишь мечтать.И бешено дёргались члены, безумно сиял его глаз,Звенела долина от бега и криков его много раз.Весь день он так и бегал от джунглей и до скалБезумными кругами, про плоть людей взывал.Весь день ничего не ел он, ручья воды не пил.Весь день по домам все люди сидели, и страх их бил.Весь день они тихо внимали, дыхание скрыв от других,Никто не осмелился выйти, ведь смертью был жрец для них.Три дня подряд он бегал, как боги предрекли,Две ночи спал в том месте, где кровь в их честь лили,И дважды сон безумья он пил до дна хмельногоНа тех камнях священных, в тени листа святого.Над его пепельным лицом всю ночь факел горел,И ветер в месте торжества баньяном [42] шелестел.И вот на древо и алтарь стал вечер наступать,И остров высотой своей стал море затенять,И мускус с маной разлился по всей долине той,И, что осталось от жреца, во тьме пошло домой:Он плёлся по деревне, шатаясь при ходьбе,Протиснувшись сквозь тики, на ощупь вполз к себе.И зашуршали хижины, в них голоса проснулись,И вновь домашние костры дым в небеса взметнули,И те, кто был могуч в войне и в ремесле подстать,Засели на свои места, о завтра рассуждать.

40

«THE FEAST OF FAMINE: MARQUESAN MANNERS.» Написана в 1888 году. Издана впервые в 1890 году в сборнике «Баллады». В названии Стивенсон перефразирует английскую пословицу «either feast or famine» (дословно «то пир, то голод»), что наиболее близко передаётся по-русски как «то густо, то пусто».

Маркизские острова – архипелаг в Тихом океане, часть современной Французской Полинезии, одно из наиболее удалённых от всех континентов и труднодоступных мест на Земле.

41

Стивенсон передаёт «балладный дух» в своём произведении, используя несколько общеизвестных приёмов, например, повторяя начала строк или многократно описывая одинаковые явления природы: рассвет, ветер, море, водопад. К таким же приёмам относится и упоминание «магических чисел». Здесь такое число – тройка, жрец три дня уединяется, а потом три дня демонстрирует себя. Внимательный читатель заметит, что это не единственное «магическое число» в этой балладе.

42

Баньян – особая жизненная форма растений семейства фикусовых. Для её образования фикус «прорастает» в стволе и ветвях другого дерева или нескольких деревьев. В результате образуется единый организм с причудливыми формами ствола и множеством воздушных корней, свисающих с ветвей. Такое дерево может разрастаться до очень больших форм, и у многих народов Азии и Океании почитается как священное.

II. Любовники

Слышь! Далеко в лесу (любви ведь ушки чутки)До однострунной арфы коснулись мягко руки. <4>С чего бы в доме у отца Тахее вдруг привстать?Тахее, чьё нежное сердце, чью гущу волос не объять,Тахее, чьё статное тело любви несёт экстаз,И ловкие ноги оленя, и голубя зоркий глаз?Хитро и тихо, как кошка, в лице ничего не сменив,Скользнула Тахея к двери, в пространство снаружи уплыв.Гуляет, замрёт, зрит на звёзды и, морю внимая, стоит,Потом вдруг скакнёт, словно кошка, скрывая в деревьях свой вид,Бежит она быстро, как кошка, вздымая наряд высоко,Прыжками своих ловких ножек сквозь тьму пробираясь легко,Сквозь мякоть и колкость чащоб свой путь без труда выбирая,И всё приближается звук, к которому сердце взывает.И вот уж полянка в лесу, что скалы горы укрывают,И брошена арфа лежит, и руки любви обнимают.«О, Руа!» – «Тахея моя!» – «Любовь моя». – «Милые глазки».И сброшено платье, и вновь слышны поцелуи и ласки:«О, Руа!» – «Тахея, душа!» – «Звезда моих тёмных ночей». –«Весна моего наслажденья». – «Люби же меня посильней».И Руа в объятьях зажал, и руки Тахеи обвились,И связаны узы любви, и песни любви доносились:Ночь, что на пальмах лежит,Ночь звёздами полна,Ночь, когда ветер дует,Ночь, где любовь одна.«Тахея, что ж мы натворили, каких мы наделали дел?Видать, боги нас ослепили, раз разум мешать нам не смел.Зачем твой ничтожный любовник коснулся подола рукой?Тахея – само благородство, а Руа презренный такой…»«На троне своём с хака-ики [43] отец высоко восседает,Сородичи десятикратно при входе его прославляют,Сплошь тело его боевое, лицо его – всё украшаютДостойные татуировки, о месте высоком вещая.Я тоже сжимаюсь мимозой и блею ягнёнком последним,Отдавшись искусным рукам в строеньи из пальмы священном, <5>И тело уж наполовину украшено знаками власти –Сплетениями синих линий, но лишь для твоей только страсти.Люби меня, Руа любимый, ведь нету границ для любви,И тело Тахеи в узорах сжимать будет ноги твои».«Тахея, о песнь моих зорек, но сколько любовь проживёт?И стоны, и наши объятья, как эта звезда, упадёт!Всегда, как и неба синь утром сменяется в ночь темнотой,Всегда, словно ловкий охотник, смерть следом идёт вслед за мной.Ты слышишь, моя дорогая, назавтра очнувшийся жрецНам жертв имена назовёт, чтоб гневу богов был конец.И первый в том списке кровавом, чья участь тот день не прожить, –Безродный, презренный твой Руа, по ком никому слёз не лить.Ему будут бить барабаны, ему будет песня звучать,Ему перед толпами прочих священный алтарь окровлять,Ему над дымящейся печью, как зверю, безмолвный конец,Ему не насытиться пиром, где правит Тахеи отец».«О, Руа, пожалуйста, тише! Тахеи ушей пожалейИ сжалься над любящим сердцем любимой девчонки своей!Беги от жестокости дикой, беги от ножа и угля,Сокрой своё тело средь джунглей, о, Руа, – душа ты моя!»«Куда бежать, Тахея? Одна везде земля.Везде кровавой кухней одна судьба моя.Со всех сторон наш остров мне точит острый зуб,Глаза ждут на деревьях, в кустах их руки ждут,Коварство ждёт в засаде, а хитрость рыщет следом,Врагам добычей стану, друзьям своим – обедом».«Любовь моя, мой Руа, я вижу всё яснейИ не позволю смерти забрать любви моей.Там, где гора обрывом свисает над долиной,Там есть провал глубокий в горе рядом с вершиной,Там солнца луч лишь в полдень и только дождь идёт,И никогда охотник тебя там не найдёт,Звучат там только птицы, других там звуков нет,Для смерти из долины наложен там запрет.Тапу [44] зовут то место, нас боги извинят,Тапу, и что с того? Для смелых нет преград.Тапу, тапу, тапу! Я знаю, где укрыться!Хоть и темно то место, там можно затаиться.Укройся там, мой Руа, в жутких богов руках,Засни в тени деревьев на мягкой ткани трав,Увидь во сне Тахею, она тебя разбудит,Коль ветер будет дуть, роса садиться будет,Придёт она с любовью одна сквозь ночи страх, <6>Тахея принесётся голубкой в небесах».«Тахея, яма ночи полным-полна коварства,То духов злых былого полуночное царство,Там души мертвецов из сумрака ночного,Они за гранью зла, враги всего живого».«Мой Руа, поцелуй меня, пусть взор глаза читает,Неужто я та девушка, что милого бросает?Храбрец средь дней любых, отец мой, битвой правит,Так пусть его дитя себя в ночи прославит».

43

Хака-ики (или просто «хака») – вероятно, имеется в виду церемониальный воинственный танец полинезийцев и маори. Такой танец, в частности, являлся (и является) традиционной формой приветствия гостей. А поскольку намерения гостей априори воспринимались как неясные и скорее враждебные, то главной целью танца является устрашение и демонстрация готовности к бою. Он часто исполняется с оружием и в качестве визитной карточки имеет «ужасные» выражения искажённых лиц танцующих, с выпученными глазами и высунутыми языками.

44

Стивенсон не поясняет здесь значение слова, считая, что читатель запомнил его после прочтения «Песни Рахеро». Тапу – полинезийская концепция, основанная на строжайшем запрете. На Гавайях известна также под именем «капу». Была завезена в Европу капитаном Джеймсом Куком после посещения им островов Тихого океана в 1777 году и известна нам под именем «табу». Тапу, в широком смысле, может быть объявлено всё что угодно. В данном случае, это запрет на посещение некого места – обиталища духов смерти. Полинезийцы верят, что нарушившего тапу неминуемо ждёт скорая гибель.

Конец ознакомительного фрагмента.