Песочные часы с кукушкой

Белякова Евгения Вадимовна

Поднявшись и отряхнувшись, Карл Поликарпович надулся от возмущения, но тут же выдохнул весь набранный для долгой тирады воздух из груди, увидев, на что похож был Яков. Весь в саже, с всклокоченной рыжей шевелюрой, и облит какой-то дрянью.

– Позор мне, как я гостей встречаю, – пошутил Шварц, стряхивая с себя синеватую слизь. – Ты прости, Карл, незадачка у нас с Жаком вышла. Ну да ядовитого ничего нет, и попало в основном на меня. Адам, проводи Карла Поликарповича в гостиную, свари кофе и коньяку в него добавь по чайной ложке на чашку. Жак, присыпь там, чтобы не проело ничего… – Яков распоряжался спокойно, деловито, будто всего-то уронил ночной горшок. – А я сейчас обмоюсь быстро и спущусь. Дождись, Карл, не уходи.

– Да куда ж я денусь, –

буркнул Клюев, и послушно пошел вслед за Адамом, который извинялся за то, что не догадался фабриканта сразу в гостиную отвести и тем самым подверг опасности. Карл Поликарпович его по дороге утешил, как мог, сказав, что такая встряска была как раз кстати.

За чашечкой крепкого кофе с каплей коньяка стало совсем уютно. Спустился Яков в домашнем халате, с мокрой головой, и Клюев поздравил его с назначением. Шварц поздравил его в ответ и даже слушать отказался всяческие цветастые благодарности, что Карл Поликарпович заготовил по дороге.

– Простого искреннего «спасибо» достаточно, а ты мне его уже сказал, – мягко, но без улыбки ответил Яков. – И на самом деле это я должен тебя благодарить, без тебя я бы так далеко не продвинулся.

Карл Поликарпович ощутил внутреннюю теплоту, и причиной ее не был горячий кофе. А Яков продолжил:

– Мы с тобой хороши в паре, мой друг. Как продвигается с часами?

Клюев обрисовал успехи предприятия и Яков, судя по виду, был весьма доволен услышанным.

– Клюевские часы с чайником достойны того, чтобы стоять у кровати каждого человека, во всех уголках земли, – сказал он, и Карл Поликарпович закивал, хотя заявление изобретателя своим пафосом слегка его испугало. Он, конечно, всегда мечтал вывести отцовское производство на первое место в мире, но то мечты, а тут реальность. Затем он вспомнил свои опасения насчет присутствия на заседаниях и поделился ими с Яковом. Тот его успокоил:

– Ты, Карлуша, себя недооцениваешь. Я натура увлекающаяся…

Тут вошел Жак и, заслышав эту фразу, сказал нечто непонятное Карлу Поликарповичу то ли на итальянском, то ли на французском. Клюев засопел и мстительно подумал: «А вот не буду говорить, что английский учу… пусть только он что-нибудь зловредное про меня скажет, думая, что я его не понимаю, тут-то я его и огорошу…». Яков строго цыкнул на Жака и повернулся к Клюеву.

– Так вот, я натура увлекающаяся, а ты будешь как бы моим якорем, чтобы в море не унесло. Ну и в целом, Совет в твоем лице приобрел неглупого человека, дальновидного, что скажешь, нет?

Очернять себя перед другом Карл Поликарпович не собирался, хоть и промелькнуло подспудное желание – авось Яков переубеждать начнет, дифирамбы петь; но до такого опускаться было совсем уж нехорошо, и потому Клюев только кивнул.

– Ну и ладненько, – подытожил Яков, доливая всем кофе. – Жак, Адам к Кромби поехал?

– Ага. – Коротко ответил француз.

А Яков отчего-то расплылся в улыбке.

Джилли с нетерпением ждала каждого визита Адама. Поначалу она еще убеждала себя, что ее радует общение с интересным, добрым человеком, но в конечном счете ей понадобилась всего неделя, чтобы признаться себе – она влюбилась. Тут уж и колотящееся сердце дало о себе знать, и мурашки по телу бежали каждый раз, как на прогулке Адам поддерживал ее за талию, и она все никак не могла удержаться от того, чтобы не смотреть на него украдкой, и любоваться, когда он не видит. Он ведь был красив, она совершенно упустила этот факт при первых встречах. Стройная фигура, светлые кудри, античный профиль. Она и злилась на себя за глупое поведение, и блаженствовала, а потом злилась за то, что блаженствовала. В конце концов, устав попрекать себя вполне естественным чувством, Джилл просто окунулась во влюбленность, не загадывая наперед, что она принесет.

Прошло время велосипедных прогулок, так как зачастили дожди, и молодые люди просто сидели на веранде, или в редкие моменты, когда в облаках возникал просвет, гуляли по саду, не отходя

далеко от дома. Джилли бы хотелось, чтоб была весна – хотя бы потому, что ей было удобнее общаться с Адамом вдалеке от постоянно подмигивающей тети; наконец она сообразила, что гулять можно по городу, там и от непогоды укрыться есть где, и тетя вряд ли последует за ними. Несколько недель они с Адамом бродили по набережной, усыпанной цветными лентами, оставшимися после приезда парка развлечений, то и дело согреваясь в разбросанных тут и там маленьких уютных кофейнях; гуляли по центральному парку, который находился вовсе не в центре городка, а на окраине и представлял собой уцелевший среди заполонивших все свободное пространство фабрик и мастерских клочок естественной, нетронутой природы. Но и это не устраивало Джилл полностью – город становился, казалось, шумнее с каждым днем и все больше людей толпилось на улицах. Отчасти виной тому послужило строительство мостов, соединяющих острова: приехали рабочие, грузчики, инженеры, камнетесы и прочие. Да и в целом, как отмечала Джилл со свойственной журналисту остротой взгляда, городок их набирал обороты, вертелся в колесе жизни все быстрее. Поэтому, когда к концу октября дожди и ветры улеглись, оставив на память только затянутое тучами небо, Джилл предложила Адаму встречаться за домом, и гулять по холмам, вдоль берега. Молодой человек согласился. Он вообще соглашался с Джилл практически во всем. В каких-то случаях ее это не радовало, но конкретно в этом – она была довольна.

Адам пришел из города пешком, рассчитав время так, чтобы к четырем часам оказаться на холме за домом Кромби. В последние свои визиты он, по просьбе Джилл, в дом не заходил, потому что была велика опасность, как выражалась девушка, «попасться с сети миссис Кромби» – на чай, на крендельки, на разговоры… Они встречались на холме каждый день, если Джилл не была занята, о чем она всегда предупреждала заранее.

Джилл помахала ему рукой, еще с подножия холма. Он дождался, пока она поднимется и поприветствовал ее, как всегда, сдержанным поклоном. На этот раз, как заметила девушка, он не улыбнулся, и вообще выглядел до странного обеспокоенным чем-то.

– Как дела в лаборатории? – спросила она, поздоровавшись.

– Хорошо, – отозвался Адам и чуть оттопырил локоть, чтобы Джилл могла взять его под руку. Они медленно двинулись по холму вниз, удаляясь от дома. – Уже неделю как довольно много суматохи, после того, как Якова Гедеоновича выбрали в Совет. Бумажной работы стало больше, но я все равно успеваю.

– Он не спрашивает, куда ты вечерами уходишь? – Джилл знала, что Адам и живет в том же доме, где работает, и понимала, что его отлучки не остаются незамеченными.

– Он знает. – Просто ответил Адам.

– И? – Заметив, что Адам смотрит на нее непонимающе, Джилл пояснила: – Не ругается? Его это устраивает?

– А почему он должен ругаться? – Искренне удивился Адам. – Он даже иногда пораньше отпускает, говорит: «Спеши к журналистке на крыльях любви».

Джилл уже приготовилась нахмуриться, поскольку отчего-то была уверена, что Шварц станет чинить препятствия ухаживаниям своего секретаря, но, услышав слово «любовь», чуть не споткнулась о камень. А ведь сам Адам так этого слова и не сказал… возможно, это он таким витиеватым способом дает понять о своих чувствах?

– Любви? – Пересохшими губами переспросила Джилл.

– Да, так и говорит. Наверное, цитата кого-то из классиков.

Тон Адама был такой ровный, что Джилл засомневалась в своей первой догадке. Но упускать возможность узнать о намерениях молодого человека, тем более что тема так удобно возникла в разговоре, было бы глупо, потому она спросила:

– А ты когда-нибудь любил, Адам?

Тот задумался. Обычно это в нем Джилл очень нравилось – отвечая на вопрос, Адам никогда не говорил поспешно, лишь бы сказать. Особенно сложные вопросы он обдумывал довольно долго, и, если не знал ответа, признавался честно. Но сейчас, сейчас… ах, как скребла душу каждая минута, что он молчал.