Песочные часы
Шрифт:
Автомат сделался крестьянским, простонародным оружием, оружием примитивным, точно так же, как некогда им были пики и топоры. Он дал азиатским крестьянам то, чего у них не было за всю долгую их историю, а ведь это была история бесчисленных бунтов и отчаянных выступлений, почти всегда кончавшихся поражением: он дал им во много раз большую убойную силу. Силу, которая в двадцать четыре или семьдесят два раза (в зависимости от числа патронов в магазине) результативнее, чем укол пики или удар мачете. Позвякивание пустых гильз в кармане — это сегодня примерно то же, что в давней Европе оседланный конь и хорошо наточенная сабля.
Нет, это, пожалуй, нечто большее,
Автомат нынче стал самым действенным средством преображения мира для тех, у кого есть повод его переделывать или защищать, если он изменился согласно их пожеланиям. Автомат стал самым надежным и абсолютно универсальным мерилом для идеологии, власти, политической линии, системы правления. Если во многих районах Вьетнама почти у каждого едущего на велосипеде крестьянина за спиной автомат, то вывод из этого может быть только один: вооружить народ может в Азии только такая власть, которая в ежедневном молчаливом всеобщем голосовании получает от основных слоев общества одобрение своей деятельности. Наличие оружия у масс и всеобщее умение вести партизанскую борьбу исключают какое бы то ни было манипулирование, являются проверкой каждого отдельно взятого пункта любой программы.
На Азиатском континенте это совершенно новое явление, последствия которого пока трудно предвидеть. Явление необратимое, которого нельзя не учитывать, если речь идет о ближайшем и отдаленном будущем.
Об этих вопросах редко пишут с полной откровенностью. Наши европейские души не все способны переварить. Требования протокола и рассудительности во внешней политике обедняют краски Азии и зачеркивают ее драмы. Мы почти ничего достоверного не знаем об отчаянных выступлениях в Мадиуне [6] и Телингане [7] , о борьбе, которую вела армия «Хукбалахап» на Филиппинах, о многолетних боях малайзийских партизан, о бирманских «Белом Флаге» и «Красном Флаге». Но не детали тут важны. Важна сущность происходящего.
6
Мадиун — город в Индонезии, где в 1948 году произошла вспышка гражданской войны.
7
Имеется в виду восстание крестьян Телинганы (в районе княжества Хайдарабад в Индии) в 40-х — начале 50-х годов Нашего века.
В перспективе здесь не удастся ни остановить, ни подавить автоматную стрельбу, пока существуют причины, вследствие которых крестьянин готов стрелять из автомата. Воронки рано или поздно зарастут травой. Джунгли пожрут бетонированные укрепления. Над горными ручьями повиснут новые мостки из лиан. И крестьянин с автоматом в руках станет последней инстанцией, которая выскажет свое суждение о ходе азиатской истории.
Будущее этих трех миллиардов людей определят четыре фактора: производство риса, уровень прироста населения, идеология, которая понятна массам, — и крестьянин с автоматом. И никто другой. И ничто иное.
VII. В этом уголке мира приходится воспевать автомат. Нельзя не воспевать, потому что уже полвека, начиная с шанхайского восстания 1927 года, здесь происходят столкновения принципов столь противоположных, что нет места для каких-либо дискуссий. Точку зрения тех, кто считает нормальной вещью двенадцатичасовой рабочий день для шестилетних детей на прядильных фабриках, что еще по сей день имеет место во многих странах этого региона, нельзя Примирить с позицией людей, стремящихся насильственным путем изменить такое положение дел, невзирая на рентабельность местной текстильной промышленности и на необходимость расстрелять, если придется, владельца прядильни. Не существует способа мирным путем, без применения силы, посредством одного лишь убеждения привести в гармонию интересы яванского ростовщика, у которого в кабале на ближайшие полсотни лет половина деревни и который своих должников оставит в наследство сыну, вместе с домашней скотиной, и взгляды тех, кто полагает, что призывать крестьян к бунту против ростовщика допустимо и оправданно с точки зрения морали, хотя это и может стоить ростовщику головы (без чего, кстати, ни один азиатский крестьянин в реформы и перемены никогда не поверит).
Есть возможность свободного выбора между отрубленной головой помещика или ростовщика и моралью шестисот калорий в день, моралью, навязанной не природою и не одним лишь перенаселением, а такими социальными структурами, существование которых само по себе оскорбляет какую бы то ни было мораль. Неизвестен какой-либо гарантирующий полную объективность критерий, который позволил бы решить, что более соответствует человечности и, следовательно, достойно одобрения: квартал десятилетних проституток в Калькутте, которых в вонючие публичные дома привозят прямо из деревень на всю оставшуюся жизнь, или же потопление барж с несколькими тысячами шанхайских проституток, которых, несмотря на все усилия, не удалось перевоспитать. Оба эти факта поддаются проверке, и каждый может дать им оценку согласно собственным моральным критериям.
Масштабы людских страданий и обид в этой части мира не может воспроизвести никакое описание. Они никогда не становятся предметом широкой гласности, пока дело не дойдет до вооруженного восстания и не будет пущен в ход автомат. Тогда самым интересным вопросом становится вопрос, откуда это оружие, а не причины, которые заставили народ за него взяться. Более чем в ста книгах описывается существовавший в Китае на рубеже двадцатых-тридцатых годов ад для людей. Но ни одна из них не привлекла внимание лощеных клерков Запада ко всему тому, что творили их посланцы в шанхайских международных концессиях. Только успехи Восьмой армии вызвали внезапный придав сочувствия к маленьким китайским сироткам, который, однако, быстро сменился бойкотом, продолжавшимся четверть века. Есть еще триста книг, где описываются послевоенные разновидности того же самого ада в других частях Азии. Но это не удержало французов и американцев от интервенции во Вьетнаме и не помешало англичанам резать головы в Малайзии.
Величие автомата состоит в том, что если превосходство в технике позволило когда-то до конца подавить восстание тайпинов или шанхайское выступление, то ныне крестьянскую партизанскую войну можно в лучшем случае на время пригасить.
Примерно с начала нашего столетия никто из тех, кто углядел в Южной Азии что-то еще, кроме пальм и хижин на сваях, не смог освободиться от восприятия происходившего в категориях решающего выбора. В этих странах человек может быть или моральным сообщником угнетателей, или же поддерживать азиатские революции, если не политически, то по крайней мере нравственно. Эта закономерность, не имевшая в Европе слишком широкого применения (всегда находились какие-либо побочные решения), в Азии не обошла никого, начиная с Джозефа Конрада и Андре Мальро. Свободными от нее были лишь люди, лишенные ума и сердца. В таких недостатка никогда не было. Хватает их и сегодня.
Мы инстинктивно стремимся обходить слишком крайние ситуации, веря в то, что должно же существовать какое-то половинчатое решение, какие-то разумные реформы без применения силы, некий еще неизведанный путь, на который надобно переставить страшную махину нищеты, бесправия и жестокости. Может быть, что-то в этом роде и существует. Но последние тридцать лет не дали достаточных доказательств того, что законность и уговоры приведут здесь к лучшему результату, чем грубая сила.
Я слишком хорошо знаю Юго-Восточную Азию и не могу позволить себе иметь в этом вопросе какие-то иллюзии. Конечно, они у меня случаются. Время от времени я прихожу в восторг при виде ростков прогресса, начинаю вдруг верить в мирную эволюцию, славлю рост урожайности на рисовых полях стран АСЕАН. Но достаточно поехать туда еще раз, чтобы устыдиться этих детских надежд. Другое дело, что есть такие люди, которые потеряли стыд и громко кричат, что голод и несправедливость подходят в Азии к концу. Их совесть спокойна. Я жду, когда они скажут, что леность азиатов — главная причину их бедствий. Это вечно модная песня европейско-американского мещанина, которая воскресает в каждом поколении, как «Танго Милонга» или «Унесенные ветром».
А ведь все это неправда. В несоциалистических странах Юго-Восточной Азии ничего не меняется. А если и меняется, то только в крупных промышленных центрах, в жизни относительно обеспеченных групп населения и в столь мало ощутимой степени, что такие перемены не могут быть аргументом идеологического характера.
Чему, собственно говоря, служит вся эта юридически-дипломатическая болтовня, ЮНИДО и ЮНКТАД, Борлог и Мюрдаль [8] , конференции и симпозиумы? Все это игра в прятки, хорошая мина при плохой игре, все равно что мертвому припарки.
8
ЮНИДО — Организация объединенных наций по промышленному развитию;
ЮНКТАД — конференция ООН по торговле и развитию.
Норман Эрнест Борлог (род. в 1914 г.) — американский агроном и селекционер;
Гуннар Келл Мюрдаль (род. в 1898 г.) — шведский экономист и политический деятель, лауреат Нобелевской премии 1974 г., занимается проблемами развивающихся стран.