Песочный человек
Шрифт:
— Нет, — тихо сказал Бренда. — Я не имею ни малейшего представления, почему вы это сделали.
Он еще раз рассмеялся:
— Только не ради вас и даже не ради мальчика. Скорее ради себя самого, честное слово.
— Что вы имеете в виду?
— Для доктора Триас, — сказал он, выпуская длинную струю едкого дыма, — мир снов — это фантазм. Остаточный выхлоп, испускаемый двигателем, когда зажигание уже выключено. И с этой точки зрения она их и изучает. Триас — хорошая женщина, но у моего народа к этому отношение иное.
— Какое
— Мир снов, который мой народ называет Нагуал, столь же реален, как и этот мир, который мы называем Тонал. Возможно, даже реальнее. Сами посудите: в Тонале наш разум может задумать то, что тело не способно осуществить. Иными словами, мир меньше, чем наш разум. Знаете, что об этом говорят мои люди? — Он помахал рукой, показывая на звезды, на блестящую луну, темные титанические очертания гор.
— Нет, а что? — Она не была уверена, хочется ли ей услышать ответ.
— Здесь наши сны пересекаются. Ваши сны и мои. Мы можем обсудить то общее, что мы видели во сне. Но, допустим, я рассказал вам о своих снах, и это не совпадает с вашей реальностью, и тогда вы назовете это иллюзией. Добавьте третье лицо, и «реальностью» станет то, с чем согласятся все трое. Место, где все три сна совпадут. Вы понимаете меня?
— Консенсусная реальность, — сказала она.
— Хо. И мы думаем, что то, с чем согласятся тысяча или миллион человек, — это реальность, и она реальнее, чем то, что видит и чувствует один человек. Но так ли это?
— Не знаю, — честно призналась она.
— Да, — сказал он добродушно. — Вы не знаете. Ваш сын что-то видит во сне. Каждый раз он видит что-то другое, правда?
— Да… — она нахмурилась. — Доктор Триас говорила, что если вы видите сон и во сне посмотрите на страницу, потом отвернетесь, а потом посмотрите обратно, то написанное изменится. Потому что нет внешнего…
— Воздействия. Хороший, надежный мир. Однако вот чего она вам не сказала, а вам следовало бы понять: страница все равно останется страницей. Книга останется книгой. Вы улавливаете разницу?
— Кажется, да, — сказала она. — Суть вещи останется прежней.
— Хо. Вот чего не случится: вы не сможете, держа в руке книгу, отвернуться и потом превратить ее в розу — если только вашему разуму книга и роза не представляются одним и тем же. Вы понимаете?
— То есть… например, и то и другое воспринимается как источник красоты?
— Совершенно верно. Книга стихов может превратиться в розу. Далее. Каждую ночь Дэвид видит сны. Почти каждую ночь ему снится нечто, которое хочет его съесть. Убить его. Форма этого нечто — внешний фактор. Она зависит от образов, воспринятых в течение дня. Он может увидеть собаку или кошку. Услышать разговор о льве. И тому подобное.
— Внешнее воздействие.
— Хо. Но что остается неизменным, так это страх, зло, боль. Реальность. А когда он начал устанавливать контроль над сном, сон сделался более неистовым.
— Почему?
— Раньше сон развлекался с ним. Забавлялся. Подходил все ближе и ближе. Когда Дэвид начал сопротивляться, сон удивился и тоже стал бороться — преподал ему урок. Прошлой ночью я защитил Дэвида…
— Каким образом?
Лось улыбнулся.
— Простите. — Он отбросил свою пятьдесят первую сигарету за день и закурил пятьдесят вторую.
— Что все это означает для вас?
— Я переживаю собственные сны, — сказал он. — Это тело у меня не единственное. Это лицо не единственное. — Он посмотрел на нее искоса, почти лукаво, и засмеялся над ее недоверчивым выражением.
— Не беспокойтесь. Я не сумасшедший. Просто я таким образом выражаю свои мысли.
— Это уже легче.
— Я прислушиваюсь к своим снам, — сказал он. — И они говорят мне, что ваш сын в беде. У вашего сына осколок горшка, принадлежавшего людям, называвшимся мимбрино. У него не должно быть этой вещи. Каким-то образом он… подцепил страх.
— Подцепил страх?
— И очень глубокий. — В темноте, когда лицо Лося подсвечивалось угольком на конце сигареты, он казался совсем древним стариком. — В старые времена люди говорили о демонах.
Бренда почувствовал, как напряглось ее лицо.
— О, мы о них уже не говорим. Я полагаю, это всего лишь способ описать те глубоко сидящие в нас, острые реакции страха, в которые верит Аннель Триас. Вещи, которые заключают разум в рамку. — Его лицо было устремлено куда-то вдаль, и слова уплывали туда же.
А потом это лицо начало претерпевать ряд пугающих, еле заметных трансформаций. Улыбка сменялась угрюмостью. Уверенность сменялась чем-то, весьма напоминающим страх.
— Можно сказать, что Дэвид нападает сам на себя. Если вы голодаете, тело начинает пожирать собственные мышцы. Дэвид голодает. Я знаю немного о вас и его отце.
Она отвернулась. Несколько секунд помолчала, потом сказала:
— У нас уже давно ничего не получалось. Мы старались держаться вместе ради Дэвида. Но просто ничего не получалось.
— Дэвид говорил, что не может припомнить случая, когда вы целовались, или держались за руки, или каким-либо иным образом проявляли привязанность друг к другу. Ему кажется, что он был случайностью, разрушившей обе ваши жизни.
— Это несправедливо.
— Все в этой истории несправедливо.
— Вы, кажется, начали говорить о чем-то другом, мистер Лось, — тихо напомнила она.
— Просто Лось, — засмеялся он, выпуская клуб дыма. — Я начал говорить о том, что если бы вы не были деловой женщиной, погруженной в мир Тонал, то я бы определил это так: Дэвид одержим.
Она произнесла тихо, очень тихо:
— Одержим?
Он рассмеялся, и это звучало почти убедительно. Почти.
— Конечно, это звучит безумно. Кто верит в демонов в наши дни? — И потом с нарочитой небрежностью он спросил: — Кстати, откуда у Дэвида этот осколок?
Она засмеялась ему в унисон и заметила, что ее смех звучит исключительно ненатурально.