Песок сквозь пальцы
Шрифт:
Она улыбнулась, усталая, когда-то красивая женщина за сорок, лицо ее, постоянно жесткое и волевое, расслабилось. «Да всем, Саша… ой, можно вас так?» – «Да, конечно! Можно и на ты, чего тут церемониться?» Она не возражала. «Лёню спросите… спроси, он все расскажет подробно». – «А? Чего меня спросить? – Леонид крабом подскочил откуда-то сбоку, заглянул в планшет Татьяне, потер ладони. – Про бизнес? Ну, это не бизнес, скорее, это больше, чем бизнес. Я работаю… как бы это выразить поточнее? Ну, в общем, психо…сексо…патолого…». – «Анатомом!» – ляпнула Богомила со своей лавки, и все, включая Леонида, рассмеялись. «Ну, почти. Хотя от меня, в отличие от патологоанатомов, все мои пациентки уходят очень даже живыми. Скажи, Танечка?» – «Да, женщины Лёню
«Не пора ли нам пора?» – сказал Алексей и потянулся. Все зашевелилсь, стали собираться.
Прошли парк-заказник насквозь, не разбирая, что тут где сочится медом и молоком, выскочили на трассу. Вскоре показался город, похожий на гигантскую черепаху с двумя головами-небоскребами. Алексей остановился, дождался всех. «Город Модиин, – сказал он. – Точнее – Модиин-Маккабим-Реут. Город практически новый, выстроенный тут с нуля» – «Ну, это видно, – сказал Леонид, разминая поясницу. – Вон, какой он монолитный и единообразный». – «Говорят, – продолжил Алексей, – его построили по предварительному плану в виде спирали. Тут посуше, чем в Тель-Авиве, пустыня рядом». – «А чего это там на каждом этаже за балконы такие огромные? – прищурилась Регина. – Причем, везде, в каждом доме. А, Алексей?» – «О! – Алексей засмеялся. – У евреев есть традиция на один из праздников жить в палатке. Ну, в память выхода из Египта. Для этого нужно взять все нужные вещи и поселиться вне дома, сделав себе шалаш или палатку. Вот, когда строили этот город, решили всем облегчить жизнь и к каждой квартире придумали такие рекреации. Теперь можно далеко от дома не уходить и обряд соблюсти, построив все, что нужно на балконе» – «Хитро! – залучилась улыбкой Регина. – Вот жеж жиды, хитрые какие!»
Он заметил, как слегка дернулось лицо Фарковского, а Богомила рассмеялась: «А я еврейка, Регина. Кровь еврейская во мне течет-таки. А в тебе нет, случайно, нашей еврейской крови?» – «Та ну тебя, Богомилка! – отмахнулась беззлобно Регина. – Наслаждайся исторической родиной!»
«Праздник Суккот», – сказал он, кашлянув. Они все с удивлением воззрились на него. «Называется так – «суккот», или «кущи», – пояснил он, радуясь, что отвлек всех от взрывоопасной темы. – Празднуется осенью, обычно в октябре, после сбора урожая, продолжается семь дней». – «О! У нас же есть пастырь! – Регина смотрела на него в упор и улыбалась. – И на иврите можете?». – «Увы, Регина. Боюсь, что мое знание библейского иврита не очень поможет в чтении вывесок и табличек. Разве что будет дублироваться на мове, та и её я знаю зовсім небагато, інакше як жеж мне тут с вами спiлкуватися?»
Модиин объехали по дуге, он опять шел, в сумерках толкая велосипед в подъем. Его ждали наверху, дружно катнулись вниз, Алексей, притормозив, показал еще ниже поворот километрах в двух. «Там будет подъемчик небольшой и место нашей ночевки. Чуть-чуть осталось».
…В парк Аялон-Канада они въехали уже по темноте.
Налобные фонарики оказались только у него, Фарковских и Богомилы, что вызвало у него скрытое удивление, а у Богомилы – открытое ворчание. Палатки поставили под оливковыми деревьями, отгребая ногами мелкие камушки с утоптанной и ровной земли, велосипеды пристегнули к деревьям, предварительно, на всякий, сдернув с них сумки, компьютеры и седла. «Когда мы тут в прошлом году ездили, нам объяснили, есть такой прикол – седла с великов воровать, – сказал Алексей, разводя свой керогаз, как окрестил про себя горелку Саша. – А ехать-то без сиденья скучно. Так что, лучше снимем, сложим в тамбуре».
Поели, попили чаю. Пошли умываться в местные «удобства», «эм» и «жо», да еще отдельный туалет для инвалидов есть, отметил он. Пока мылись, чистили зубы и перемывали посуду (Алексей, на его взгляд чересчур усердно тер ложки-тарелки и котелок щеткой с жидким мылом), он получил вводную на завтрашний день – полтинник километров и почти полторы тысячи набор высоты. «Особенно после обеда тяжело будет, – говорил Алексей, смывая пену. – Почти все время в горку, прямо до Иерусалима». Он молчал, споласкивая посуду и прислушивался к коленкам. Они уже начали ныть.
Улеглись быстро, утихомирились. Не спалось. Он скосил глаза в сторону Алексея, тот тоже не спал. Поболтали с полчаса о том, о сём. Он рассказал Алексею о своем опыте, о сибирских горах, где в жарком июле не тают ледники, а водопады и озера снятся потом по ночам. «Приезжай? У нас тоже есть где походить и что посмотреть. В топку политиков!» – «В топку, – согласился Алексей. – Будет маршрут – приедем, присылайте. Мне было бы интересно попасть к вам» – «К тебе, – сказал он. – Без церемоний. Вроде уже даже и перешли на ты». Поболтали еще. Алексей рассказал о своих маршрутах, в основном, велосипедных, немного пеших. Кипр, Турция, Беларусь, Карпаты… «И – Сибирь! В перспективе». На этой ноте и уснули. Ночной ветер качал над палаткой ветвями оливковых деревьев.
День третий: парк Аялон-Канада – мошав Месилат-Цион – Эйн Керем – Иерусалим, дистанция 49 км
Под утро ему приснился странный сон – он стоит один среди деревьев, окруженный плотным туманом. Он понимает, что это – оливковый сад, но где их лагерь, куда ему идти? Он озирается, но кругом одна и та же картина – туман, сквозь который выглядывают корявые стволы с зелеными листиками, а на ближайшем дереве он даже видит завязь будущей ягоды. Он пробует идти, но потом останавливается, понимая, что потеряет это место, где стоял, и тогда уже точно и окончательно заблудится. «Э-эй! Кто-нибудь слышит меня?» – слова вылетают из его горла как-то сипло и вязнут в белой вате. Никого. Ну, хоть бы звук. Хоть намек. Огонек, звон посуды, кашель… Ничего. Как ему решить эту проблему, а? Паника накатывает прибоем похлеще средиземноморского. А если это навсегда? Если он тут застрял навсегда, среди этих чужих деревьев и чужого тумана? Если с рассветом это не пройдет, и он никого не найдет и так и останется тут? Надо идти. Давай. Собирайся с духом и… Он делает шаг вперед – и острая боль пронзает его колено, заставляя его охнуть и присесть. Выдох-вдох, распрямился, новый шаг – и новая боль, и еще шаг, и еще… Он тянет руки в толстому у земли и тонкому, в руку толщиной, уже в метре от земли, стволу дерева, тянет, чтобы ухватиться, делает еще шаг…
Он лежал на боку, неимоверно болело колено левой ноги, той, что была сверху и, как бы, на излом. Закусив губу, он выровнял ногу, и боль ушла. Ого! Здравствуй, возраст?
Зашевелился рядом Алексей, высунулся из капюшона спальника: «Доброе утро! Сколько времени?»
Было почти шесть, но Алексей, бормотнув что-то про еще пять минуток, нырнул в спальник, сокращаясь в нем со своих почти двух до полутора метров в позе зародыша. Он попробовал закрыть глаза, но они тотчас отрылись обратно, как на пружинках. Память о сне и боли не пускали обратно, в уютную негу и дрёму. Ну, ладно…
Он сел в спальнике, осторожно развернувшись, но колено не протестовало, так, лишь напомнило о боли слабым ноющим отзвуком. Значит, пора! Сегодня первый он.
Вылез поверх мешка, стараясь не наступить на Алексея, недовольно принюхался и сдернул с ног носки. Фуу… Вчера как-то было не до этого, а сегодня, раз есть время и туалет с раковиной, он пойдет и постирает. А потом зацепит их за резинки своего рюкзака сзади, пусть развеваются флажками и сушатся. Одернул термик, вылез из палатки, натягивая синтепоновую жилетку (хорошо, что не оставил с коробками в лишних вещах в Тель-Авиве, как планшет и электронную книжку!), осмотрелся… И замер.
Он словно вернулся в свой сон – в оливковом саду, где они встали вчера на ночлег, было молочно-туманно. Палатка Богомилы, что стояла в трех метрах от его палатки, была почти не видна, а уж Фарковские, поставившие свою, как и в прошлый раз, в стороне, не были видны вовсе. Он опасливо потер левое колено и сделал шажок к столу с лавками, где стояла его барсетка с умывальными вещами. Ничего. Еще шаг. Нормально. Мистические настроения схлынули, смытые иронией. Ну, туман, ну, колено… Как там, в песенке одной? «Не ссы, степняк, ты умер не зря…» Насвистывая мелодию и помахивая барсеткой, он пошел в направлении к туалету.