Пестрые рассказы
Шрифт:
Аббревиатор группировал, по-видимому, только близлежащий материал, не предпринимая коренной ломки старой композиции, поэтому встречаются подряд только два-три, редко четыре отрывка одинакового содержания. Возможно, в отдельных случаях с этой целью разбивались более длинные рассказы и один присоединялся к другому связующим «мостиком», чтобы отчетливее ощущалась их принадлежность к одному тематическому циклу (II, 37, 38; III, 14, 15). Однако следует сказать, что в книге «О природе животных», где постороннее вмешательство трудно заподозрить, иногда реже, чем в «Пестрых рассказах», можно заметить соседство связанных по своей теме рассказов (например, XI, 32–34; XII, 44–46; XIII, 11–14; XVI, 23–25) и даже перекинутые от одного к другому «мостики» (например, XI, 33–34). Но если Элиан подчас и нарушал в «Пестрых рассказах», как в книге «О природе животных», принцип пестроты, то едва ли в такой мере, как это можно констатировать в редакции, которой мы сейчас располагаем. Все же изменения, внесенные в текст аббревиатором,
Несмотря на кажущийся тематический произвол «Пестрых рассказов», где как будто повествуется обо всем, о чем придется, без всякого разбора, материал Элиана подобран с определенной тенденцией и книга имеет свои строго очерченные задачи.
Элиан пишет историю (по-гречески книга называется, если переводить дословно, «Пестрая история»), но совсем иначе, чем его современники, Арриан или Геродиан, которые фиксировали события в их связи друг с другом. Для него, находящегося под влиянием идеологии второй софистики, история общества и природы только сокровищница фактов, откуда можно черпать впечатляющие примеры для подтверждения любого тезиса, чтобы не без занимательности поучать читателя. Считая, что от природы человек только в малой степени одарен добродетелью и с течением времени не увеличивает ее запасы, а, напротив того, растрачивает, Элиан предпринимает попытку наставить его поучением. Для этого он предлагает образцы добродетели и примеры того, как поступать не следует (их гораздо меньше). Положительные примеры для «Пестрых рассказов» он заимствует из прошлого (преимущественно греческого) и из мира животных. Подбор их определяется стоико-киническими симпатиями Элиана и должен, по замыслу автора, воздействовать «всем потоком», но этой завуалированной дидактики оказывается недостаточно, и Элиан прибегает к моральной концовке, к указующему персту в конце рассказа. Так, рассказ о преступлениях тирана Дионисия Младшего заканчивается следующим образом: «Судьба Дионисия, этот переход от величайшего благополучия к крайнему падению, каждому должна служить красноречивым доказательством того, сколь необходимо сохранять разумную умеренность и упорядоченность образа жизни» (VI, 12). В другом месте, повествуя о чревоугодии, Элиан говорит: «Следует упомянуть и о такого рода поступках не для того, чтобы люди подражали им, а, наоборот, чтобы остерегались подражать» (X, 9; ср. также XI, 12 и XII, 62). В сборнике «О природе животных», тоже преследующем назидательные задачи, концовки такого рода встречаются гораздо чаще потому, что анималистичеекая тематика по аналогии с басней соблазняет к обнаженной морали. Не исключена, правда, возможность, что в «Пестрых рассказах» моральные выводы были в ряде случаев устранены аббревиатором.
Кроме дидактических задач, перед Элианом в этой книге стояли и другие, формальные задачи. Никому из представителей второй софистики не приходило в голову писать историю своим собственным стилем. Существовала прочно сложившаяся традиция заимствовать манеру изложения у историков классического периода — Геродота, Ксенофонта, Фукидида. Так поступали предшественники и современники Элиана. В отличие от этого «Пестрые рассказы» написаны в новой стилистической манере, рассчитанной на то, чтобы покорить читателя необычностью формы и занимательным ведением рассказа.
Не все исследователи Элиана согласны с тем, что он создал новый жанр развлекательно-дидактической беллетристики, предназначенный, подобно роману, для чтения. «Пестрые рассказы» иногда рассматриваются как сборник примеров, составленный для нужд риторической школы. В защиту этого узко прикладного назначения книги приводят пестроту ее тематики, неоднородность рассказов по величине и степени стилистической обработки, а также следующие слова Элиана, объясняющего уместность одного из своих описаний тем, что «описания такого рода приносят пользу словесному искусству» (XIV, 1).
Однако с такой точкой зрения плохо согласуются единство морально-философских тенденций сочинения, малая пригодность ряда отрывков для использования в учебных целях и, самое главное, художественная отделка в общей для всех рассказов манере, не встречающаяся в антологических сочинениях учебного и научного характера. Что же до пестроты — она характерна для софистики, и недаром софистическая проза сравнивалась ее представителями с радугой. Элиан же является горячим и принципиальным сторонником poikilia. В рамки этой тенденции отлично укладывается также разница в объеме рассказов, хотя наряду с разницей в их стилистической отделке она все же скорее связана с незавершенностью книги и вмешательством аббревиатора. Не в пользу рассматриваемой точки зрения говорит и наличие мест, в противоположность XIV, 1 с несомненностью свидетельствующих о том, что «Пестрые рассказы» были задуманы их автором для чтения (III, 16 и IV, 13).
Примеры из самых различных областей знания, примечательные события из жизни греков, римлян, персов, индусов, всевозможные небылицы, анекдоты, любопытные этимологии, описания местностей, новеллы и прочее создают иллюзию большой начитанности Элиана. Она поддерживается содержащимися
474
Книга «Пестрые рассказы» здесь и в дальнейшем обозначается литерами ПР.
Если подходить к Элиану с меркой, которую он применял к себе, и считать его философом, справедливы окажутся те нелестные оценки его творчества, которые до сих пор кочуют из книги в книгу. Как многие представители второй софистики, он претендовал на звание философа, то ли по традиции, то ли действительно уверенный в обоснованности своих претензий. Как бы там ни было, судить его правомерно не по тому, чем он хотел быть, а по тому, чем он в действительности был. Элиан — писатель, и хотя он не создал оригинального философского учения, но располагал целостной системой взглядов, в которых одно логически вытекает из другого.
Религиозно-философское мировоззрение Элиана характерно для умонастроений эпохи как своим стремлением к объединению положений различных философских школ, так и склонностью к мистицизму, суевериям и магии. Представляется, однако, что оно не сводилось, как это принято считать, к одному повторению ходячих банальностей популярной философии; Элиану удалось выработать органичную систему миросозерцания, которой, несмотря на отсутствие самостоятельности, нельзя отказать в стройности и продуманности. Основой философских воззрений Элиана послужили стоико-кинические доктрины, которые он использовал весьма свободно, т. е. принимал то, что его удовлетворяло, и отказывался оттого, чему не сочувствовал. Так, например, в противоположность стоикам, он ставил свободу философии ниже религии и требовал отказа от исследования ряда важнейших философских вопросов.
Следуя стоическому тезису, Элиан не отделяет бога от природы («О природе животных» VI, 58; IX, 5; X, 48) и признает, что мир сотворен божеством, исполнен божества и потому прекрасен. Судьбами людей управляет промысел богов (ПР II, 31). во благо им манифестируемый на языке пророчеств, знамений и чудес (ПР I, 29; II, 17; III, 45; XII, 57; XIII, 3). Боги воплощают высшую справедливость и потому милостивы к добрым, но преследуют своей карой преступников и нечестивцев (ПР I, 24; III, 43; IV, 28; VI, 9; IX, 8). Наравне с древними греческими божествами Элиан почитает и ввезенных с Востока — Аписа, Исиду, Сераписа, ибо со стоическим космополитизмом не придает значения их иноземному происхождению и готов уважать все формы богопочитания. Не мудрено, что Элиан занимает самую враждебную позицию по отношению к атеизму.
При всем его преклонении перед философией, занятия которой он считал высшим благом для человека (ПР II, 10), и при неизменно положительной оценке различных философских направлений эпикурейство вызывает резко отрицательное отношение Элиана. Вполне понятно, что сомнения эпикурейцев в божественности мира и его создании по предусмотрительному плану божества, а также стремление исследовать тайны происхождения мира могли встретить со стороны Элиана только самый враждебный прием. И в «Пестрых рассказах», и в других сочинениях мы находим резкие нападки на Эпикура и его последователей (ПР II, 31; IV, 13; IX, 12; фрагм. 10, 11, 33, 39, 61, 89).