Пьесы (сборник)

Йейтс Уильям Батлер

КУХУЛИН.

Наверно, это правда, Но не для нас. Нас арфы будут славить.

КОНХОБАР.

Играешь ты словами, как законник, Не вкладывая в них души. А мысли Твои я знаю, ведь недаром чашу И плащ один делили на двоих. Тебя ли мне не знать? Во сне ты плакал О сыне, правда, помню я, так горько, Что встал я на колени и молился О сыне для тебя.

КУХУЛИН.

Тогда ты думал, Что буду я послушен, как другие, Коль стану им подобен; нет, не вышло; Я не такой, и не было резона, Я не хотел свою породу портить, Хоть некогда владыка неба ястреб, Породой

поступившись, жизнь мне дал, Зачав меня от смертной.

КОНХОБАР.

Так всегда. Насмешничаешь ты над здравым смыслом, Иль всё тебе, иль ничего не надо. Да нет на свете юноши такого, Который всем бы угодил тебе.

КУХУЛИН.

Ни дом, ни имя я не завещаю Тому, кто убоится и не выйдет Со мной на поединок.

КОНХОБАР.

Что ж, ты быстр, Силен и безразличен к здешним девам, Так почему б тебе не влезть на гору И не поймать небесную красотку, А то на берегу ты подстерег бы Принцессу из морского королевства.

КУХУЛИН.

Не богохульник я.

КОНХОБАР.

Ты презираешь Ирландских королев и не признаешь Своим ребенка.

КУХУЛИН.

Это ты сказал.

КОНХОБАР.

А я ведь помню, как ты похвалялся, Когда на празднике напился эля, Что, воинскому делу обучаясь В Шотландии, там королеву встретил С лицом, как камень, белым и, как пламя, Власами рыжими. Других любил ты, Но от нее, воительницы храброй, Лишь от нее вдруг захотел ты сына.

КУХУЛИН.

Смеешься над «воительницей храброй», Ведь с прялками тебе привычно знаться, Ты терпишь рядом только тех из женщин, Которые твердят ежеминутно: «Ах, как ты мудр!» — «Не хочешь ли ты кушать?» — «Что мне надеть, чтоб угодить вам, сэр?» Так гомонят они все дни и ночи. Воительница! В этом нет насмешки, Ведь ты ее не видел, Конхобар, Когда, откинув голову назад, Она смеялась, с тетивой на ухе, Когда она серьезно рассуждала, Сев к очагу, и, будто от вина, Взгляд у нее темнел, когда любовной Она пылала страстью… Пусть бездетна, Она прекрасней всех на свете женщин, Она могла бы королей рожать.

КОНХОБАР.

Ты помнишь ли, о чем мы говорили? Известна мне та женщина, которой Хвалы теперь возносишь – это Айфе. Возненавидела она тебя И не упустит шанса, чтоб потуже На Кухулине петлю затянуть Иль земли захватить твои, на помощь Призвав все воинства на свете.

КУХУЛИН.

Что же, Меня совсем не удивляет это, Ведь для меня любовь, что поцелуй Во время битвы или перемирье Воды и масла, света с темной ночью, Горы с долиной, огненного солнца С холодною, скользящею луной — Короткой передышкою в войне Противников, не знающих покоя В три раза дольше, чем известен край наш.

КОНХОБАР.

Послушай, Айфе начала войну, Число врагов становится все больше, Все крепче их удары в наши стены, А ты сердиться вздумал на меня. Едва заговорю, твой разум бьется, Как ласточка, попавшаяся ветру.

За дверью на фоне голубого морского тумана появляется множество старых и молодых Королей, среди которых три Женщины, и две из них несут в руках сосуд с огнем, а третья время от времени бросает в огонь благовонные травы, чтобы он ярче горел.

Взгляни, за дверью славные мужи Нас ждут: советники мои седые, И короли из юных, и танцоры, Арфисты тут, с которыми ты кутишь, — И всех их единит одна тревога. Ужели ты не подчинишься долгу И не спасешь страну от жалкой доли? И ты, и я всего лишь половинки — Мне мощь твоя нужна и жар сердечный, Тебе ж расчетливый мой разум нужен.

КУХУЛИН (подходит к двери).

О вы, возросшие в гнезде высоком, Вы, ястребы, летавшие со мною, Глядевшие на солнце, снова вместе Мы можем полететь по воле ветра. Король же требует повиновенья, Я речи слушаю его с утра, Но больше не могу. Скорей в конюшню — Пусть колесницы запрягают быстро, Не медля, шлите вестников к арфистам, Найдем поляну где-нибудь в лесу И спляшем там.

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ.

Дай клятву, Кухулин, Хотим мы, чтоб на верность дал ты клятву.

КУХУЛИН.

На верность чтоб поклялся Конхобару?

КОРОЛИ.

Да! Да! Да! Да!

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ.

Дай клятву Конхобару.

КОНХОБАР.

Из них никто не хочет беспокойства С тех пор, как стали жить они в достатке.

КУХУЛИН.

Так кто ж переменился – я иль вы? И я опасен стал? Да нет, неправда. Теперь другие вы при женах, детях И не хотите следовать за мной, Ведь я, как прежде, словно птичка волен, Хотя пора бы годам кровь разжижить И успокоить буйный нрав. Ну нет! Я тот же Кухулин. Но воля ваша, И я клянусь на верность солнцем, светом, Водой, луной и воздухом. Еще?

КОНХОБАР.

Огонь зажжен от наших очагов, Свидетели мои – мужи седые, Твои – младые короли. Пусть жены Огнем очистят все дома, порожки И по обычаю закроют двери, Потом споют нам то, что сочинили Законники былых времен, чтоб выгнать Отсюда всех колдуний, ведь клятвой можно Связать свободу мужа, не жены. Так пусть звучат слова, которыми Прогоним жен, познавших превращенья, Колдуний, взявших ветры в свой полон.

Конхобар восходит на трон.

ЖЕНЩИНЫ (после первых нескольких слов они поют совсем тихо, чтобы все прислушались к их словам).

Ты гори, огонь, гори, И колдуний ты гони, Пусть не губят никого И не рушат ничего. Пусть бежит исконный враг От тебя, порог, от тебя, очаг, Вы гоните нечисть прочь, Нецелованную дочь Тех стихий, что для людей Тайна неба и морей. Ведьмы, на погибель королям, Взяв песок и глину пополам, Лепят кукол – в реку опускать И позлее колдовать. Могут в псов они их обратить, Чтобы мучить и убить Из каприза одного. Заколдован если кто, За колдуньями пойдет, Путь-дорогу к ним найдет, Чтобы силу им отдать, Самому бессильным стать. Ведьмы ж умастят себя От макушки до носка, Взяв единорога жир, Чудесной силы эликсир. Трижды будет жалок тот, Немощный, больной урод, Кто к колдуньям в плен попал, Он, считай, уже пропал. Горький и смертельный яд Ласки сладкие таят, И целуют ведьмы, чтоб учить: «Будешь ненависть любить». На любовном колесе Головы теряют все, Но колдуньям мил пожар, Если дан им верхний жар. Все мечи пусть вволю пьют И на землю пусть не льют Эль из древней чаши сей — Клятва будет тем верней, — Чтоб не взял у нас наш враг Наш порог и наш очаг.