Петербург. История и современность. Избранные очерки

Марголис Александр Давидович

После возвращения в Россию и выздоровления назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка и 1-й гвардейской пехотной дивизии. Остерман-Толстой крайне отрицательно отнесся к Тильзитскому миру с Францией, возглавил так называемую военную оппозицию и в октябре 1810 года вышел в отставку. С 1800 года – член Петербургского Английского собрания, в 1802-м – один из основателей масонской ложи Соединенных друзей, член ложи Сфинкса в 1811–1822 годах. Заметим, что в эти ложи входили многие будущие декабристы.

Еще в 1799 году граф Александр Иванович женился на одной из богатейших невест России, княжне Елизавете Алексеевне Голицыной (1779–1835), дочери генерал-майора князя А. Б. Голицына. (Ее родная сестра, Мария Алексеевна, супруга графа П. А. Толстого, считалась глашатаем общественного мнения. Это ей посвящена финальная реплика Фамусова в «Горе от ума» А. С. Грибоедова: «Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!».) Елизавета Алексеевна, по словам князя П. В. Долгорукова, «была женщиной отличных свойств души. Добрая ко всем, она была теплым, деятельным и верным другом для друзей своих. Это редкое качество в соединении с умом ясным, с отличным знанием сердца

человеческого и с мужеством, если так можно выразиться, светским мужеством, весьма редким в высшем кругу, говорить истину почти обо всех предметах и о многих лицах, – все это сочетание качеств придавало графине Остерман большое значение в обществе». К сожалению, у супругов не было детей. Елизавета Алексеевна взяла на воспитание племянницу, дочь рано умершей сестры Софьи Алексеевны Сен-При, Ольгу Карловну, и передала ей в наследство богатые имения в Нижегородской и Костромской губерниях. «Графиня была женщина постоянно больная и в последнее время (речь идет о середине 1820-х годов. – А. М.) страдала продолжительною водяною болезнью», – пишет Д. И. Завалишин.

Вскоре после приобретения дома Нарышкиных, в самом начале Отечественной войны 1812 года, генерал-лейтенант Остерман-Толстой вернулся на службу волонтером. Сначала он состоял при корпусе П. Х. Витгенштейна, а в июле назначен командиром 4-го пехотного корпуса 1-й Западной армии. Участвовал в сражении под Островной 13 июля 1812 года. Во время этого напряженного арьергардного боя, когда Остерману доложили, что его батальоны несут возрастающие потери под натиском французов, и спросили, каковы будут его распоряжения, он ответил: «Стоять и умирать!». При Бородине он лично водил свои части в атаку, был тяжело контужен, но через несколько дней вернулся в строй. На военном совете в Филях высказался за оставление Москвы; в Немчине прикрывал отступление армии к реке Наре. Участвовал в сражениях у Тарутина и Красного, в преследовании французской армии вплоть до Вильны. Только после изгнания неприятеля из пределов России в декабре 1812 года из-за болезни оставил действующую армию.

Весной 1813 года генерал Остерман возвратился в строй и в битве при Бауцене 20 мая 1813 года был ранен пулей в левое плечо. В сражении при Кульме (17 августа 1813 г.), командуя гвардейским корпусом, задержал в Богемских ущельях наступление французов. Благодаря полководческому таланту и личной храбрости Остермана союзники не только избежали поражения, но одержали блестящую победу, разгромили французский корпус, пленили его командира генерала Доминика Вандама и еще четверых генералов. В этом сражении Остерману оторвало ядром левую руку (по словам Александра I, «потерянием руки своей купил победу»). Удостоенный ордена Св. Георгия II степени и пожалованный в генерал-адъютанты, Александр Иванович в декабре 1815 года был назначен шефом лейб-гвардии Павловского полка, а в апреле 1816-го – командиром Гренадерского корпуса. В августе 1817 года произведен в генералы от инфантерии, в том же году по состоянию здоровья освобожден от командования корпусом и уволен в бессрочный отпуск, хотя продолжал числиться на военной службе.

Еще в мае 1812 года Остерман-Толстой затеял перестройку дома на Английской набережной: решил перекрыть крышу железом и возвести во дворе каменные службы. Но работы пришлось отложить в связи с начавшейся Отечественной войной. Строительство возобновилось только в мае 1816 года. Со стороны двора пристраиваются каменная лестница и галерея. Здание значительно расширилось за счет двух боковых трехэтажных флигелей. Интерьеры в жилых помещениях в 1818–1819 годах были оформлены в стиле ампир.

Дом Остермана с «цельными окнами» упомянут А. С. Пуш киным в первой главе «Евгения Онегина»:

Усеян плюшками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам, и модных чудаков.

Д. И. Завалишин, живший в 1824–1826 годах у Остермана-Толстого, вспоминал: «Окна гостиной и кабинета моего помещения выходили на Английскую набережную и на Неву; из них прямо были видны Румянцевская площадь и первая линия Васильевского острова… Осенью, когда зажигались фонари на улицах и на стоявших против наших окон судах, – вид был великолепный. В гостиной и стены, и мебель были обиты голубым штофом, а в кабинете – зеленым. При толщине стен дома амбразуры окон были очень глубоки, и в них устроены были диваны. Окна были (что тогда составляло редкость) цельные, зеркальные, богемского стекла (каждое стекло стоило 700 р. асс.) и представляли то удобство, что если из комнаты все было так отлично видно, как бы не существовало вовсе стекла, то с улицы днем не было ничего видно, что делается в комнате, потому что зеркальные стекла отражали внешний вид, закрывавший собою вид во внутренность комнаты… Дом гр. Остермана в Петербурге на Английской набережной был отделан едва ли не великолепнее тогда всех зданий столицы. Отделка одной „белой“ залы стоила 46 000 рублей. Надо сказать, что Остерман в императоре Александре I чтил не только государя, но и полководца, и что белая зала, где стояла статуя императора, была скорее похожа на храм, чем на комнату. Она была в два света, занимая по высоте второй и третий этажи… и выходила окнами также на Английскую набережную… В глухих боковых стенах с одной стороны в нише стояла статуя во весь рост (работы Кановы) императора Александра I, пред которою ставились две курильницы в виде больших ваз. В четырех углах залы стояли на высоких пьедесталах бюсты Петра I (как полководца), Румянцева, Суворова и Кутузова. Стены были отделаны под белый мрамор с золотою арматурою; пол был ясеневый, с огромным лавровым венком; зала освещалась большими люстрами. На стороне, противоположной статуе императора, помещались хоры для музыки и певчих и огромный камин. Хоры закрыты были двумя транспарантными картинами, изображавшими два главные, решительные момента войн России с Наполеоном: Лейпцигское сражение и вход союзников в Париж. На огромной мраморной плите у камина стояли: фарфоровая ваза севрской мануфактуры с изображением Кульмского сражения, подаренная Остерману

императором Александром, и золотой кубок, осыпанный дорогими каменьями, поднесенный победителю при Кульме богемскими и венгерскими (имевшими владения в Богемии) магнатами, имения которых были спасены от разграбления победою при Кульме (сейчас хранится в Государственном Историческом музее в Москве. – А. М.). Мраморную плиту поддерживали две статуи (с портретными лицами), изображавшие тех двух гренадеров Павловского полка, которые поддержали и унесли из боя Остермана, когда ему оторвало руку. Они получали от него пенсию. Постройка и отделка бальной залы, в которой Остерман давал для обновления залы бал в честь великой княгини Елены Павловны (принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария Вюртембергская прибыла в Россию в 1823 г., приняла православие и наречена Еленой Павловной, а 8 февраля 1824 г. вступила в брак с великим князем Михаилом Павловичем, младшим братом Александра I. – А. М.), стоила 200 тыс. руб. асс. Все другие комнаты отделаны были также великолепно, а иные и своеобразно; так, в одной из комнат стены были обложены распиленными бревнами, что давало ей вид русской избы. В одной из комнат стояла, работы Кановы же, статуя супруги графа в сидящем положении (автор скульптуры графини Е. А. Остерман-Толстой – Б. Торвальдсен. Ныне в собрании Эрмитажа. – А. М.), а в другой, того же художника, надгробный памятник Остерману (автор этой скульптуры – С. Гальберг, работа хранится в фондах Государственного Исторического музея. – А. М.), самим им себе заготовленный, на котором он изображен лежащим, опираясь рукою на барабан, как и происходило это при операции; возле лежала оторванная рука, а в барабан были вделаны часы, на которых стрелки означали время получения тяжелой раны, и была надпись латинская: Vidit horam; nescit horam! (Видит час, но не знает час, т. е. того часа, в который человека постигнет известная участь). У Остермана обед был всегда в три часа, и в будние дни обыкновенно на 30 человек; с ударом трех часов подъезд запирался, и уже не принимали никого, кто бы ни приехал. В воскресенье стол был на 60 человек, с музыкой и певчими, которые были свои; обедали не только в полной форме, но и шляпы должны были держать на коленях… Бесспорно, что Остерман имел много странностей, даже чудачеств, которые давали повод противникам его вредить ему в общественном мнении (а противников он имел много за свои неуклончивые отзывы)… К числу причуд его или странностей относилось еще и то, что у него в обеденной зале находились живые орлы и выдрессированные медведи, стоявшие во время стола с алебардами. Рассердившись однажды на чиновничество и дворянство одной губернии, он одел медведей в мундиры той губернии… В жизни Остерман был очень прост и воздержан; зимой ездил всегда в открытых пошевнях, летом – в коляске, закрытых экипажей не любил. Остерман пользовался большим уважением государя (Александра I. – А. М.) и вдовствующей императрицы (Марии Федоровны. – А. М.), которая при прогулках ее внучат приказывала нередко заводить их к Остерману: особенно часто приводили великую княжну Марию Николаевну (старшая дочь Николая I. – А. М.), которая, не видя у Остермана одной руки, все доискивалась, куда он спрятал ее». Особый шарм придавала Александру Ивановичу близорукость, из-за которой он однажды едва не угодил в плен к французам. Во время сражений он обычно надевал очки.

Большинство современников отзывалось об Остермане-Толстом как о замечательной и своеобразной личности. По словам князя П. А. Вяземского, «нравственные качества его, более других выступавшие, были: прямодушие, откровенность, благородство и глубоковрезанное чувство народности, впрочем не враждебной иноплеменным народностям». Однажды в 1812 году Остерман сказал генералу Ф. О. Паулуччи, состоявшему на русской службе: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда захотите, а для меня Россия – кожа».

Вскоре после вступления на престол Николая I Александр Иванович вышел в отставку (19 января 1826 г.) и уехал за границу. Дело в том, что в числе арестованных декабристов оказался племянник Остермана – Валериан Голицын, за которого он безуспешно хлопотал. В апреле 1828 года началась Русско-турецкая война. Боевой генерал сразу вернулся на родину и предложил свои услуги новому императору; его предложение не было принято. По свидетельству баварского журналиста Якоба Фальмермайера, «царь Николай I и граф Остерман-Толстой не могли выносить друг друга». В 1831 году в качестве военного консультанта правителя Египта Ибрагима-паши Остерман участвовал в войне против турецкого султана. Окончательно покинув Россию, он жил в Париже, Риме, Флоренции, Мюнхене. В конце концов поселился в Женеве, где провел последние двадцать лет жизни. Умер 30 января (11 февраля) 1857 года в возрасте 86 лет. В мае того же года его прах отправили из Женевы в родовое село Красное Рязанской губернии. После революции семейный склеп Остерманов был разорен, захоронение героя войн с Наполеоном утрачено.

Со смертью Александра Ивановича и Елизаветы Алексеевны (умерла 24 апреля 1835 г. в Москве), не оставивших законных наследников, род Остерманов мог вновь прерваться. Славную фамилию должен был унаследовать племянник графа, осужденный декабрист Валериан Михайлович Голицын, восстановленный в правах после амнистии 1856 года. Но только в 1863 году право наследования фамилии, титула и майората Остерманов получил сын В. М. Голицына – Мстислав Валерианович, который стал именоваться «князь Голицын граф Остерман».

Еще в 1837-м овдовевший Остерман продал свой дом на Английской набережной княгине Варваре Петровне Бутера-Радоли, арендовавшей его у жившего за границей графа с 1832 года. Перед тем как начать эту новую главу истории дома, вспомним нескольких замечательных людей, живших здесь при графе Остермане-Толстом.

В августе 1819 года в квартире из двух комнат в нижнем этаже флигеля по Галерной улице (ныне – Галерная ул., 9) поселился адъютант Остермана-Толстого поручик Иван Иванович Лажечников (1790–1869), впоследствии – известный писатель, один из создателей русского исторического романа. В 1830-х годах «Последний новик», «Ледяной дом» и «Басурман» принесли ему славу «русского Вальтер Скотта».