Петля для губернатора
Шрифт:
Двести или триста метров, отделявшие его от машины, показались ему длинными, как расстояние до Луны, но и они в конце концов остались позади. Припорошенный снегом “мустанг” стоял там, где его оставил Глеб, и казался просто частью пейзажа: он был такой же черно-белый и неподвижный, как окружающие его деревья и кусты. На правой передней дверце Глеб без труда различил страшную вмятину, оставленную пнем, но это зрелище не вызвало у него никаких эмоций: ему самому досталось гораздо больше, чем “мустангу”. Он никак не мог понять, почему его не искромсало осколками, и в конце концов решил, что основную массу смертоносного железа принял на себя ствол поваленной березы, за которым он прятался.
Порывшись в мокрых, забитых тающим снегом карманах, он отыскал ключ и несколько секунд разглядывал его с тупым любопытством, думая о том, насколько вещи, особенно вот такие мелкие стальные безделушки,
Машина успела основательно остыть, но внутри нее было все-таки на пару градусов теплее и гораздо суше, чем на улице. Переведя дыхание, Глеб одну за другой втащил в салон непослушные ноги, захлопнул дверцу и запустил двигатель. Кондиционер заурчал и погнал в кабину сухое тепло. Слепой включил “дворники”, и они с шорохом, скрипом и негромким постукиванием принялись размеренно мотаться перед его лицом, расталкивая в стороны налипший на лобовое стекло мокрый снег. Боль и тошнота не проходили. Глеб наугад выбрал кассету и со щелчком загнал ее в приемную щель магнитолы. Это оказался Шопен. Глеб не имел ничего против.
"Надо двигаться, – подумал он, – иначе я отключусь прямо здесь, и неизвестно, удастся ли мне потом снова включиться. Надо выбираться отсюда. Вон ползет ежик.., он меня съест”.
Он включил передачу и задним ходом вывел машину из просеки. Автомобиль двигался неуверенными рывками, и Глебу далеко не сразу удалось развернуть его, поставив носом к шоссе. После этого он немного посидел, отдыхая.
Взгляд его упал на початую пачку сигарет, лежавшую на приборном щитке. Теперь, когда задание было выполнено, ничто не мешало ему выкурить сигарету, но при одной мысли об этом он испытал новый приступ тошноты: похоже, организму хватало забот и без никотина. Глеб решил, что организму виднее, передвинул рычаг коробки передач и повел машину к шоссе.
На шоссе уже царило утреннее оживление, и Сиверову стоило немалых трудов без приключений вписаться в транспортный поток. Он вел машину по крайнему правому ряду, борясь с подступающей темнотой и твердя себе, что все нормально: раз он должен добраться до города, он доберется во что бы то ни стало.
Шедшая впереди машина вдруг начала тормозить, светя рубиновыми огнями стоп-сигналов, и сквозь рваную кисею косо летящего снега Глеб разглядел впереди ритмичные красно-синие вспышки. Скорее всего, на шоссе просто произошла очередная авария, но это могли оказаться загонщики, которые охотились на неизвестного стрелка, устроившего пальбу на проселке. В этом предположении было маловато логики и здравого смысла, но Слепому сейчас было не до умозаключений. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. В свете приборного щитка было видно, что руки у него в крови, и правая щека была мокрой от сочившейся из глубокого пореза над виском крови. В глазах у него периодически темнело, и, когда справа показался поворот на какую-то второстепенную дорогу, Глеб автоматически крутанул руль. “Мустанг” косо и некрасиво свернул на проселок, далеко забравшись на полосу встречного движения, некоторое время катился по ней, пьяно виляя из стороны в сторону, затем вернулся на правую сторону дороги и скрылся в обступавшем узкую ленту асфальта еловом лесу, оставив позади милицейские мигалки.
Глеб вел машину, борясь с обмороком. Он плохо соображал, куда едет – ему казалось, что он направляется в Москву по широкому скоростному шоссе, привычно лавируя в густом потоке бешено мчащегося транспорта. Мельтешащий перед ветровым стеклом снег то и дело собирался в призрачные фигуры, которые принимались разговаривать с ним голосами людей, давно ушедших из его жизни, а то и из жизни вообще. Они спрашивали его о чем-то, давали советы и даже, черт возьми, пытались предъявлять претензии, что, по мнению Глеба, было ужасно смешно. Он начинал смеяться и тут же приходил в себя от боли, потому что концы сломанных ребер терлись друг о друга. Он выравнивал машину, вглядываясь в летящий снег, и снова впадал в полуобморочное состояние, загипнотизированный его стремительным полетом. На развилке он свернул с асфальта, даже не заметив этого, и повел машину по разбитой колесами тяжелых грузовиков грунтовке.
Примерно в полукилометре от развилки дорогу ему преградил хлипкий шлагбаум, представлявший собой ошкуренную сосновую жердь с приколоченным к ней жестяным кругом запрещающего знака. Глеб не увидел шлагбаума – он был занят беседой с застреленным на Воробьевых горах генералом Потапчуком. “Мустанг” с грохотом протаранил
Глеб пришел в себя от лязга, с которым капот “мустанга” въехал в шлагбаум, и проморгался, вглядываясь в дорогу. Дорога была пуста и бела, облепленный мокрым снегом еловый лес молча стоял по обе стороны. Слепой посмотрел в зеркало заднего вида, но сломанный шлагбаум уже скрылся за изгибом дороги, и он увидел только две извилистые черные колеи, оставленные на снежной целине колесами “мустанга”. “Куда это меня занесло?” – подумал Глеб, но тут же потерял всякий интерес к своему географическому положению: у них с генералом Потапчуком осталась масса нерешенных вопросов, которые требовали немедленного обсуждения…
Уже совсем рассвело, и водитель первого самосвала со щебнем, свернувший на лесную дорогу, был слегка удивлен, увидев на заснеженном проселке две черные колеи. Его удивление усилилось еще больше, когда он добрался до обломков шлагбаума, преграждавшего посторонним въезд в зону строительства. Впрочем, водитель самосвала был человеком бывалым и немедленно нашел наиболее простое и вероятное объяснение этим странностям, решив, что незадолго до него по дороге проехал какой-то алкаш, который не то до сих пор не очухался с вечера, не то залил глаза с утра пораньше Водитель терпеть не мог этих типов, из-за которых езда по отечественным дорогам превратилась в сплошную нервотрепку. Если у человека хватает денег на автомобиль, который летает, как ракета, это еще не значит, что он способен справиться с управлением своей крутой тачкой. Да, автомобили теперь не те, что двадцать или даже десять лет назад, но водители остались прежними, да и дороги с тех пор изменились очень мало.
Водитель зло продул “беломорину” и, неудобно скрючившись над большим и неповоротливым рулевым колесом, принялся чиркать спичками о засаленный, истертый коробок.
Тяжело груженый “МАЗ”, утробно рыча изношенным двигателем и выбрасывая из выхлопной трубы облака черного дыма, несся по дороге, то ныряя в выбоины, то подпрыгивая на ухабах. При каждом таком прыжке под сиденьем громыхали кое-как сваленные железки, пыльный резиновый чертик бешено плясал под лобовым стеклом, а за спинкой сиденья дружно звякали пустые бутылки. С крышки бардачка водителю ослепительно улыбалась обнаженная красотка с пышно взбитыми золотистыми волосами и кожей неестественного оранжевого оттенка. Блондинка была заснята по пояс и, поддерживая обеими руками, демонстрировала всем желающим голую и, судя по ненормальному размеру, откровенно силиконовую грудь. Вид у нее при этом был такой, словно она предлагала купить у нее парочку дынь.
Проклятый коробок совсем истерся, и спички ни в какую не желали загораться. Чиркать ими, держа коробок в той же руке, что и обод рулевого колеса, было неудобно, и от этого водитель злился еще больше. Он отлично знал, что нужно сделать для поднятия настроения, да и проверенное народное лекарство лежало наготове в бардачке, но было только восемь утра, а на шоссе он насчитал целых три аварии. Там было полно милиции, так что с опохмелкой, похоже, предстояло ждать до самого конца смены. Водитель снова посмотрел на две пьяно петлявшие по дороге колеи и тихо выматерился: везет же людям! Ни забот у них, ни хлопот. Нажрутся “абсолюта”, сядут в “мерседес”, и ну куролесить! Да еще и с бабами. Показать им зимний лес и пощупать за разные интересные места… И ведь что интересно: ничего их, гадов, не берет! Хоть бы один разбился, так нет же! Бьется кто угодно, только не эти кошельки с глазами…
Водитель потер черной от въевшегося масла ладонью небритую щеку и снова принялся чиркать спичкой о коробок. Спичка сломалась, он с проклятием отшвырнул ее в сторону и достал новую, с раздражением отметив, что спичек в коробке осталось всего штук пять, не больше.
"Говно дело, – подумал он. – Все-таки надо было мне вчера того.., поаккуратнее. Так разве с ними поспоришь?
Вот наградил господь родственничками! Если пить – так уж до упора, до поросячьего визга. Опять весь туалет заблевали, козлы. Это шурин, больше некому. У него такая манера. И зачем пить, если организм не принимает? Только продут переводит, недоносок мордатый… Да и тесть не лучше, но этот хоть не блюет. В него сколько ни залей, ему все едино: сидит, скалит свои вставные челюсти и пустой стакан тянет – наливай, мол. А доченька его, грымза толстозадая, знай туда-сюда топает и дверями стучит, вместо того, чтобы людям человеческую закуску приготовить. Была бы закуска путная, так, может, меня бы сегодня не так крутило. Да ведь ей все равно, в каком виде муж утром на работу поплетется, ей лишь бы зарплату отобрать… Одно слово, Петлюра”.