Петр и Алексей (Христос и Антихрист - 3)
Шрифт:
Петр обратился к ней ласково:
– Правда Ли, Феодоровна, сказывает царевич, что письмо к архиереям и сенаторам писано неволею, по принуждению цесарцев?
– Неправда,- отвечала она спокойно.- Писал один, и при том никого иноземцев не было, а были только я да он, царевич. И говорил мне, что пишет те письма, чтоб в Питербурхе подметывать, а иные архиереям подавать и сенаторам.
– Афрося, Афросьюшка, маменька!.. Что ты?..-залепетал царевич в ужасе.
– Не ведает она, забыла, чай спутала,- обернулся он к отцу опять с тою странною усмешкой, от которой становилось жутко.- Я тогда план
– То самое, царевич. При мне и печатал. Аль забыл? Я видела,- проговорила она все так же спокойно и вдруг посмотрела на него в упор тем самым взором, как три года назад, в доме Вяземских, когда он, пьяный, бросился на нее, чтоб изнасиловать, и замахнулся ножом. По этому взору он понял, что она предала его.
– Сын,- сказал Петр,- сам, чай, видишь, что дело сие нарочитой важности. Когда письма те волей писал, то явно намерение к бунту не токмо в мыслях имел, но и в действо весьма произвесть умышлял. И то все в прежних повинных своих утаил не беспамятством, а лукавством, знатно, для таких же впредь дел и намерения. Однако же, совесть нашу не хотим иметь пред Богом нечисту, дабы наносам без испытания верить. В последний спрашиваю, правда ль, что волей писал? Царевич молчал.
– Жаль мне тебя, Феодоровна,- сказал Петр,- а делать нечего. Буду пытать.
Алексей взглянул на отца, на Евфросинью и понял, что ей не миновать пытки, ежели он, царевич, запрется.
– Правда,- произнес он чуть слышно, и только что это произнес, страх опять исчез, опять ему стало все безразлично.
Глаза Петра блеснули радостью.
– В какую же меру ныне писал?
– В ту меру, чтоб за меня больше вступились в народе, применяясь к ведомостям печатным о бунте войск в МеКленбургии. А потом подумал, что дурно, и вымарал...
– Так значит бунту радовался? Царевич не ответил.
– А когда радовался,-продолжал Петр, как будто услышав неслышный ответ,- то, чаю, не без намерения; ежели б впрямь то было, к бунтовщикам пристал бы?
– Буде прислали б за мной, то поехал бы. А чаял быть присылке по смерти вашей, для того... Остановился, еще больше побледнел и кончил с усилием: - Для того, что хотели тебя убить, а чтоб живого отлучили от царства, не чаял...
– А когда бы при живом?
– спросил Петр поспешно и тихо, глядя сыну прямо в глаза.
– Ежели б сильны были, то мог бы и при живом,ответил Алексей так же тихо.
– Объяви все, что знаешь,- опять обратился Петр к Евфросинье.
– Царевич наследства всегда желал прилежно,- заговорила она быстро и твердо, как будто повторяла то, что заучила наизусть.- А ушел оттого, будто ты, государь, искал всячески, чтоб ему живу не быть. И как услышал, .что у тебя меньшой сын царерич Петр Петрович болен, говорил мне: "Вот, видишь, батюшка делает свое, а Бог-свое!" И надежду имел на сенаторей: "Я-де старых всех переведу, а изберу себе новых, по своей воле". И когда слыхал о каких видениях, или читал в курантах, что в Питербурхе тихо, говаривал, что видение и тишина недаром: "либо-де отец мой умрет, либо бунт будет"...
Она говорила еще долго, припоминала такие слова его, которых он сам не помнил, обнажала такие тайны сердца его, которых он сам не видел.
– А когда господин Толстой приехал
– Все ли то правда?
– спросил Петр сына.
– Правда,- ответил царевич.
– Ну, ступай, Феодоровна. Спасибо тебе! Царь подал ей руку. Она поцеловала ее и повернулась, чтобы выйти.
– Маменька! Маменька!
– опять вдруг весь потянулся к ней царевич и залепетал, как в бреду, сам не помня, что говорит.-Прощай, Афросьюшка!.. Ведь, может быть, больше не свидимся. Господь с тобой!.. Она ничего не ответила и не оглянулась.
– За что ты меня так?..- прибавил он тихо, без упрека, только с бесконечным удивлением, закрыл лицо руками и услышал, как за нею затворилась дверь.
Петр, делая вид, что просматривает бумаги, поглядывал на сына исподлобья, украдкою, как будто ждал чего-то.
Был самый тихий час ночи, и тишина казалась еще глубже, потому что было светло, как днем. Вдруг царевич отнял руки от лица. Оно было страшно.
– Где ребеночек?.. Ребеночек где?..-заговорил он, уставившись на отца недвижным и горящим взором.Что вы с ним сделали?..
– Какой ребенок?
– не сразу понял Петр. Царевич указал на дверь, в которую вышла Евфросинья.
– Умер,- сказал Петр, не глядя на сына.- Родила мертвым.
– Врешь!
– закричал Алексей и поднял руки, словно грозя отцу.-Убили, убили!.. Задавили, аль в воду как щенка выбросили!.. Его-то за что, младенца невинного?.. Мальчик, что ль?
– Мальчик.
– Когда б судил мне Бог на царстве быть,- продолжал Алексей задумчиво, как будто про себя,- наследником бы сделал... Иваном назвать хотел... Царь Иоанн Алексеевич... Трупик, трупик-то где?.. Куда девали?.. Говори!.. Царь молчал.
Царевич схватился за голову. Лицо его исказилось, побагровело.
Он вспомнил обыкновение царя сажать в спирт мертворожденных детей, вместе с прочими "монстрами", для сохранения в кунсткамере.
– В банку, в банку со спиртом!.. Наследник царей всероссийских в спирту, как лягушонок, плавает!
– захохотал он вдруг таким диким хохотом, что дрожь пробежала по телу Петра. Он подумал опять: "Сумасшедший!" - и почувствовал то омерзение, подобное нездешнему ужасу, которое всегда испытывал к паукам, тараканам и прочим гадам.
Но в то же мгновение ужас превратился в ярость: ему показалось, что сын смеется над ним, нарочно "дурака ломает", чтоб запереться и скрыть свои злодейства.
– Что еще больше есть в тебе?
– приступил он снова к допросу, как будто не замечая того, что происходит с царевичем.
Тот перестал хохотать так же внезапно, как начал, откинулся головой на спинку кресла, и лицо его побледнело, осунулось, как у мертвого. Он молча смотрел на отца бессмысленным взором.
– Когда имел надежду на чернь,- продолжал Петр, возвышая голос и стараясь сделать его спокойным,- не подсылал ли кого к черни о том возмущении говорить, или не слыхал ли от кого, что чернь хочет бунтовать? Алексей молчал.
– Отвечай!
– крикнул Петр, и лицо его передернула судорога. Что-то дрогнуло и в лице Алексея. Он разжал губы с усилием и произнес: - Все сказал. Больше говорить не буду. Петр ударил кулаком по столу и вскочил.
– Как ты смеешь!..